Не развеялось то, что не сбылось

Неаполь превозмог тяжелые последствия Диофантовых войн — поднялся из руин, залечил раны. Однако что-то в нем осталось надломленным. Столица как будто утратила интерес к будущему. Как и Скифия, и мир в целом, который по неведомой причине вдруг потерял точку опоры и катился в бездну, порождая в смятенных умах одну и ту же тоскливую мысль: "конец света". Как еще объяснить, почему один за другим исчезают народы, исчезают целые страны. Почему греки, одолевшие скифов, утратили независимость. Более того, их метрополия со всеми колониями и побочными царствами-государствами низведена до положения захолустной провинции Римской империи. Последнее обстоятельство породило еще один взгляд на будущее: "весь мир станет Римской империей, а все люди — римлянами".

Все мнения сходились в одном: впереди большие, гибельные перемены, которых обреченно ждали, пугаясь всего, что казалось намеком на их приближение. Перемены не спешили заявлять о себе, они словно потешались над людским страхом, и внезапно нагрянули, когда их перестали ждать. Через 400 лет после Диофантовых войн в пределы Скифии вторглись готы, сила прежде неведомая, неодолимая. Как тут не догадаться, что Римской империи тоже скоро не будет, что вот-вот рухнет прежний мир и родится новый, как всегда, в крови и муках.

Так и было. На развалинах античной цивилизации возник и существует до сих пор новый мир. В нем нет ни египтян, ни римлян, ни скифов. Куда они делись? Вымерли? Поголовно истреблены? Нет и нет. Римляне, например, сыграли роль катализатора при формировании новых народов Западной Европы из римского, до-римского и пришлого населения. Народов, до сих пор именуемых романскими, т.е. римскими, не очень близкой по крови родни, тем не менее, прямых наследников римской культуры языка, территории — всего достояния, от материального до генетического.

Насчет романских народов давно достигнута полная ясность. Их родство с римлянами общепризнано. Никому в голову не приходит это родство оспаривать. В Восточной Европе шел тот же процесс формирования новых народов, но на другой, скифской основе и, как правило, из народов близкородственных. Иными словами, с большей, чем на Западе определенностью. Откуда же взялась удручающая неопределенность в отношении ранней истории современных народов Восточной Европы? Кто запретил называть их скифскими народами даже в научном обиходе? Их называют славянскими народами.

Называют-то правильно. Тем коварнее историческая подтасовка: скрыто не общее имя новых, родственных народов Восточной Европы, а подлинное имя скифов. Ибо "скифы" — всего лишь кличка. Так окрестили своих северных соседей древние греки (мы по тому же принципу окрестили дойчей немцами). Самоназвание скифов — сколоты. В нем исток нынешнего этнического термина "славяне". Разница в том, что наша кличка "немцы" в истории дойчей ничего не затемняет; греческая кличка "скифы", принятая мировой исторической наукой как единственный термин для обозначения великого народа древности, превращает в непроницаемую тайну нашу раннюю историю, исподволь воспитывает в каждом из нас легкомысленное отношение к собственному прошлому.

Кому это нужно? Меньше всего грекам, авторам иронической клички. После Диофантовых войн греческие и скифские интересы больше серьезно не сталкивались. На рубеже нашей эры старая кличка понадобилась действующим лицам очередной исторической драмы. Нарастал первый всемирный экономический кризис. Вызвала его первая на Земле глобальная экологическая катастрофа, порожденная человеком, тюркским кочевником, закосневшим в своих привычках, далеким от мыслей о том, что у природных ресурсов есть предел, переступать который смертельно опасно. Переступал, бездумно увеличивая и умножая стада скота. Природа Центральной Азии не выдержала, некогда тучные пастбища на глазах превращались в бескрайние пустыни. От бескормицы ежегодно гибли тысячи голов скота, почти каждую весну по становищам бродила голодная смерть.

Как спастись от " неведомой" беды? У кочевого опыта был один ответ: бросить умирающую родину и двинуться на поиски других, с точки зрения кочевника, непочатых земель. Общая беда сбила людей в огромные, разношерстные стаи, и как зверей, бегущих из горящего леса, погнала на запад, где по их сведениям было много травы и воды.

Правда, на первом этапе бегство людей от пустыни (высокопарно именуемое "великим переселением народов") скорее походило на геологический процесс, текущий исподволь, незаметно для глаза, изредка напоминая о себе внезапным катаклизмом. Десятилетия тратили кочевники-тюрки на то, чтобы освоиться на новом месте, вырасти численно и накопить достаточно сил для очередного броска на Запад, к еще большему изобилию.

На занятых территориях, как правило, обнаруживалось местное, тоже кочевое население. По праву сильного пришельцы вытесняли аборигенов, оставляя им одну дорогу — на запад. Разборки между пришлыми и местными кочевниками походили сначала на рыцарские, молодецкие состязания. Характер ожесточенных, кровавых сражений они примут позже, когда пришельцы столкнутся с оседлым населением. Тогда гибель травы в Центральной Азии аукнется в Восточной Европе гибелью тысяч и тысяч людей.

Пока из Поволжья в Приазовье вытеснены родственники скифов — роксоланы, более известные по греческой кличке как сарматы (поляки считают их своими предками). Как бы шутя, но твердо и последовательно, их теснят еще дальше на запад. А дальше — граница Римской империи. По масштабам кочевников, совсем близко. Воспитанные на древней кочевой традиции — земля принадлежит всем, а владеет ею сильнейший — сарматы границу проигнорировали, что, естественно, породило вооруженный конфликт. Фактор внезапности позволил сарматам потеснить имперские гарнизоны, более того, обложить противника данью.

Выплату дани, всячески ее затягивая, противник использовал, чтобы выиграть время и подтянуть войска. На степняков-сарматов обрушилась мощь регулярной армии. Не устояли степняки, не смогли выручить их из беды подоспевшие ближайшие родственники, аланы, непревзойденные наездники своего времени. Пришлось спасаться бегством. А куда бежать? Густела масса людей на причерноморской Великой Равнине, закручивался, набирал силу живой вихрь космических масштабов, вихрь истории, определивший ход мировых событий на сотни лет вперед.

Трудно поверить, что в те времена кто-то понимал смысл происходящего, более того, умело использовал понятое в своих интересах. Придется поверить, ибо это исторический факт: понимали, что происходит и потому извлекали из происходящего немалую выгоду готы — один из союзов германских племен, издавна обитавших на северо-западе нынешней Германии, пребывавших, как и все прочие германцы, в колониальной зависимости от Рима. Готы прекрасно понимали, что Римская империя исчерпала свои возможности и дряхлеет не по дням, а по часам. Тем не менее, одним германцам ее никогда не осилить. Империя будет топить их попытки освободиться в их же крови, продлевая тем самым собственную жизнь. Нужна огромная, враждебная Риму сила, способная сокрушать всемирного самодержца одним ударом. Такая сила есть — сарматы с их разноликими соседями по Причерноморью.

Слышите? Прокричал журавль! Мы нашли его, мы на верном пути!

Готы сумели покинуть родину-колонию. Кружным путем они добрались до Нижнего Приднепровья. Там обосновались, нашли общий язык с сарматами и аланами, другими соседями, объединили всех в Готский союз. Скифы в союз не вступили. Продолжали верить в могущество Рима? Вероятнее другое: в скифах готы видели главных политических соперников недалекого послеримского будущего и уже тайно размышляли над тем, как соперников ослабить. Для начала на скифах испытали боеспособность Готского союза. Война со Скифией принесла готам блестящую победу. Однако стоила эта победа дорого обеим сторонам.

Поразительное доказательство тому найдено в "могиле Скилура". Как известно, могила была завалена штабелем гробов, захоронениями знати с I в. до н. э. по III в. н.э., то есть заведомо доготскими. Исходя из ныне принятой гипотезы о происхождении уникального "братского кладбища", невозможно объяснить, почему в "могиле Скилура" покоились останки... двух людей, скифа и... гота. Необъяснимый факт окружили молчанием. Во имя гипотезы, без которой объяснения вообще не нужны.

Скиф лежал как глубоко чтимый военачальник: в доспехах, при оружии, более того — при знамени, покрывавшем его грудь. У ног погребенного находились останки человека в доспехах готского военачальника. Гота засунули в могилу как трофей, как жертвоприношение. Его латенский меч ритуально переломлен. Детали настолько красноречивы, что не менее просто догадаться о предшествующих событиях, ибо для них остается один вариант.

Где-то на дальних подступах к Неаполю (на Ишуньских или Перекопских позициях того времени) дорогу войскам Готского союза преградило крупное, близкое к полку, скифское подразделение. Не отступив ни на шаг, оно полегло в тяжелых, кровопролитных боях. Некому было спасти даже знамя. Единственное, что смогла сделать горстка оставшихся в живых — вынести с поля боя тело погибшего командира. Его и похоронили в пустом мавзолее, в пустой "могиле Скилура", воздав почести, достойные героя.

Вскоре скифы разгромили "тот самый" готский отряд, отбили знамя, в придачу к нему — тело погибшего командира готского отряда. Его-то и засунули в ту же могилу как трофей, как свидетельство отмщения за смерть героя. На грудь героя, как высшая почесть, легло знамя погибшего войска.

Общая сумма известных фактов о готском вторжении в Таврику склоняет к мысли, что победа готов над скифами добыта главным образом сарматскими и аланскими руками. "Археологическое присутствие" тех и других на Неаполе-Скифском несомненно преобладает над готским. Выходит, на Неаполе посеяны зерна глубинного, до сих пор существующего раскола в сообществе славянских народов, враждебной отчужденности некоторых из них, тяготения к Западу, прежде всего, к Германии?

Разгромив Скифию, готы оставили в Таврике "на хозяйстве" часть соплеменников и союзников, а сами во главе сармато-аланских колонн двинули кратчайшей дорогой на Рим.

... Отгремела путаная, растянутая на века эпоха расправы с ненавистной империей, точнее, с ее изначальной, западной половиной, наделавшей так много зла, проклятой всем белым светом. И как небо после грозы, стал проясняться смысл рожденного этой эпохой нового времени. Вслед за Римом Готский союз завоевал весь Апеннинский полуостров (материковую часть нынешней Италии). Победами союза воспользовались родичи готов, немалое семейство германских племен, чтобы занять вакантное место ведущей политической силы Западной Европы. Идет спешная консолидация этих племен, еще быстрее множатся ряды знати, которой овладевает амбициозная идея: возродить Римскую империю как орудие германского господства над всем миром. Знакомая песня, не правда ли?

Не лишне вспомнить, что на борьбу с Римом готы поднялись во имя благородной цели — освобождения от колониального гнета. Но, разрушив Рим, т.е. покончив с гнетом, они тотчас вышли из роли освободителей и повели себя как оккупанты. Значит, идея мирового господства уже существовала. Значит, она зародилась в какой-то готской голове еще на руинах поверженного Неаполя.

Теперь она владела тысячами германских умов и требовала решительных действий. Каких? Это подсказывал уникальный исторический опыт Римской империи. С ним творцы общегерманской внешней политики сверяли теперь каждый свой шаг. С чего начинали латиняне? С покорения ближайших соседей, за счет которых они расширили свое жизненное пространство. Что сделало их признанными властелинами античного мира? Вторжение в Африку, разгром стратегического соперника в Средиземноморье, государства Карфаген. Они до основания разрушили его столицу, город Карфаген, как тысячей лет ранее греки разрушили Трою, высоко вознесшую свои башни над всем греческим сообществом.

Где новый Карфаген, противостоящий германским амбициям? Где добыть жизненное пространство? Собственная территория между Эльбой и Рейном так ничтожна. А свободных земель рядом нигде нет. На севере и западе с германцами соседствуют сильные народы. Чтобы их потеснить, сил пока маловато. К тому же высок риск увязнуть в многолетних войнах и выдохнуться. На юге и востоке, сделав свое дело, расселились вчерашние союзники, склавены, в дальнейшем, западные славяне. С ними затеять войну? Причина бы нашлась. Но к ним с востока подтянулись родственные племена. Угроза войны их объединит, заставит забыть о расколе. На помощь придут еще какие-нибудь родичи. Нет, на востоке обстановка не лучше, если не хуже, чем на западе.

Раздумья о жизненном пространстве так и остались бы раздумьями, если бы в чьей-то голове, из глубин памяти (значит, в готский голове!) не всплыла счастливая мысль: есть жизненное пространство! Безбрежное и безлюдное Северное Причерноморье, сказочная Таврика, где среди бывших врагов и союзников оставлено одно готское племя. Оно не могло не уцелеть. Так что будет на кого опереться. Даже проход туда есть, среди редкого, почти незаметного славянского населения. Разве не самой судьбой он предназначен для германцев?

Насчет судьбы подумалось, конечно, сгоряча. Чуть позже в "проход" вклинятся венгры, последние домонгольские переселенцы с востока. В "проходе" — последнем свободном (условно) клинышке земли возникнет венгерское государство.

Явное попрание того, что начертано самой судьбой, германцы приняли удивительно спокойно. Они будут стараться, и не безуспешно, прибрать венгерское государство к рукам, но в любой ситуации будут видеть в нем союзника. Ни разу не позволят себе обвинить венгров, выходцев из диких южно-уральских степей, в неполноценности, в неспособности построить собственное государство.

Не слишком ли много странностей? Почему германцы не решились идти в Сев. Причерноморье? Почему сами не заселили "проход"? Почему не возмутились, а обрадовались, когда его заняли венгры?

На все вопросы один ответ: севернее облюбованного "жизненного пространства" вдруг обнаружилось — как будто с неба свалилось — огромное, могучее государство, Киевская Русь.

Что это? Карфаген, который германцам предстоит разрушить, чтобы стать мировой державой? Вроде бы так, хотя больше похоже на Римскую империю, чудесным образом воскресшую на новом месте. Несомненно одно: германцам Киевская Русь не по зубам. Если так, зачем соваться в проход? Чтобы наткнуться на славян? Это когда надо, их днем с огнем не сыщешь, а когда не надо, они тут как тут. Малейшее неудовольствие славян привлечет к западу внимание Киевской Руси. Государство-гигант непременно усмотрит там легкую добычу в виде шаткого германского содружества. Положение унизительное. Как из него выйти? Нельзя же вечно прятаться за спины кстати подвернувшихся венгров. Если хорошенько поискать, слабина у противника обязательно сыщется. Для Киевской Руси она — в соседстве со Степью, в необходимости неустанно отражать натиск азиатов-кочевников с востока. "Из всякого свинства, — гласит старогерманская пословица, — всегда можно вырезать кусок ветчины". Надо "посодействовать" гиганту, да так, чтобы он забыл про запад, едва успевая отбиваться от восточных "гостей", фактически наших союзников. Иначе и быть не могло! Две силы, одинаково враждебные третьей, обязательно найдут общий язык.

Нашли и на этот раз. Доказательство тому — резкий поворот в германской внешней политике. Былая робость германцев в отношениях с восточным соседом сменилась залихватской дерзостью, былое миролюбие — по-тюркски свирепыми набегами на западных славян, методичным их истреблением, как "неполноценных" людей, захватом их земель. Называлось это Drang nach Osten — натиск на восток.

Довольно быстро германцы оттягали у восточных соседей территорию, составляющую сегодня почти треть территории Германии (до недавнего времени ее занимала Германская Демократическая Республика). Со стороны Киевской Руси должного отпора захватчикам так и не последовало. Каждый раз более серьезная опасность отодвигала возмездие. Вражеские вылазки на западе каждый раз "таинственным" образом совпадали с набегами кочевников с востока. И так вплоть до татаро-монгольского нашествия, замедлившего развитие всей Европы на столетия, погрузившего ее во тьму невежества и страха.

... Трагическая дата нашей истории — 6 декабря 1240 года. После жестокой осады несметными татаро-монгольскими полчищами пал Киев. Самое могущественное европейское государство средневековья, создавшее самую высокую культуру своего времени, формально перестало существовать. Гибель Киевской Руси — один из самых тяжких уроков истории. Непростительно, особенно сегодня, забывать выводы, которые из него следуют. Прежде всего о том, что уничтожение противником госаппарата, "начальства", даже переход последнего на службу победителю еще не значит, что погибло общество. Если, конечно, оно осознает себя обществом. Последовавшая затем эпоха национально-освободительного движения на Руси против татаро-монгольского ига — более чем убедительное тому доказательство.

Иначе восприняли нашествие немцы. Падение Киева они расценили как сигнал к дележке русских земель. Нисколько не опасаясь прорыва кочевников на собственную территорию (чего стоит один этот факт!), немцы двинули крупные силы через покоренную Прибалтику к Новгороду. Они считали, что остается положить в карман всю Новгородскую республику: с запада на восток — от Чудского озера до Урала и немалого Зауралья; с севера на юг — от Ледовитого океана до Твери. Лакомый, завидный кусок! Едва ли не треть поверженного в кровь и прах государства! Однако 5 апреля 1242 года ждало немцев не дармовое "жизненное пространство", а Ледовое побоище, которое спасло русский север, изменило к лучшему судьбы всех народов Прибалтики.

... Мощно и неожиданно для соседей, как в свое время Киевская Русь, поднялось над общерусской бедой Московское государство.

Чуть ли не первыми его заметили опять же немцы. И проявили к нему стойкий, неподдельный интерес. Еще бы! Над германским содружеством тоже сгущались тучи смертельной опасности, исходившей от второго, южного потока переселенцев с востока на запад, переселенцев-кочевников, в основном, арабов. Вначале южный поток не затрагивал Зап. Европы, пролегал — по современным ориентирам — через Среднюю Азию, Афганистан, Иран, Ирак, Аравийский полуостров и далее — по северному побережью Африки, вплоть до Атлантического океана.

В 11 веке вблизи этого потока намечаются перемены не в пользу Европы: начинает рушиться Византийская империя. Центральная власть как будто забывает о далеких провинциях, и те, вынужденные сами думать, как прокормить себя, отпадают одна за другой от метрополии (как это происходит, мы теперь знаем из собственного горького опыта). Возникшие таким образом мелкие, "ничейные" государства очень скоро удостаиваются жгучей любви со стороны более сильных и благополучных соседей. Классический пример такого сценария — поздневизантийская история Малой Азии, по старинной терминологии — Анатолии.

В 11 веке там вдруг появляются тюркские кочевники огузы (позже их зовут торками, затем турками) — капля в море среди местного, европейского населения, решавшего, как ему жить без руководящих указаний вдруг исчезнувших византийских чиновников. Огузы все решили сами: образовали свои княжества (бейлики), внутри которых очутилось и коренное население. В 12 веке княжества объединились в союз — Иконийский султанат.

Татаро-монголы, возглавлявшие тюркскую экспансию, похоже, усмотрели в султанате опасного соперника и бросили против него заведомо необоримые силы. После ряда военных поражений султанат фактически развалился.

Бывшие союзники погрязли в междоусобицах и не придали значения тому, что одно из окраинных княжеств, занимающее незавидный уголок земли в северо-западной Анатолии, старается держаться подальше от междоусобной грызни. Дипломатический демарш правителя этого княжества-бейлика Османа-бея (1258—1324), объявившего свои владения независимым государством (без ложной скромности названным Османским), тоже никто не принял всерьез. Никому тогда не могло прийти в голову, что менее чем через 200 лет мини-государство Османов превратится в самую крупную и самую могущественную державу позднего Средневековья — в Османскую империю. И все потому, что Осман I понял: чем грызться за первенство среди своих, гораздо проще возвыситься за счет чужих, используя благоприятное стечение международных обстоятельств. Для него их стечение было исключительно благоприятным: рядом лежала беззащитная, умирающая Византия, и никто не мешал отрывать от нее кусок за куском, чем Осман I и занялся вкупе с потомками. Его сын захватил восточное побережье Мраморного моря, внук завоевал Восточную Фракию (1365 г.), административный центр которой Адрианополь сделал столицей Османского царства (ныне г. Эдирне неподалеку от границы с Болгарией).

Внук внес важные уточнения в дедовскую военную доктрину: а) самый эффективный способ расширить свои владения и нарастить свою мощь — вторгнуться в Европу и покорить западных славян, деморализованных разгромом Киевской Руси; б) главный, стратегический враг Турции — Московское государство, громко, на весь мир заявившее о себе великой победой на Куликовом поле. Надо сделать все, чтобы этот враг к моменту решающего столкновения был заведомо слабее.

Свои теоретические изыски внук без промедления воплощал в жизнь. В 1389 г. он разгромил сербов на Косовом поле. Сербия стала его данницей.

Последующие потомки Осман-бея покорили Болгарию, Македонию, Фессалию. Когда дошла очередь до Константинополя и полного разгрома Византии, в турецкие дела вновь вмешались татаро-монголы, чтобы еще раз осадить ретивого соперника.

В Анатолию вторглись орды Тамерлана. Под Ангорой (дотурецкое название Анкары) произошла решающая битва (1402 г.). Турки потерпели в ней сокрушительное поражение, что вынудило их на время притихнуть. Однако вскоре они поняли, что Золотая Орда разваливается. Рана, полученная на Куликовом поле, оказалась смертельной как для нее, так и для установленного ею миропорядка. Турецкая экспансия возобновилась с удвоенной энергией.

В 1453 г. турки взяли штурмом Константинополь. Византия, восточная половина Римской империи, на тысячу лет пережившая западную, перестала существовать. В новую, Турецкую империю включены — Албания, Греция, Молдавия, Валахия. Не остались без внимания и уцелевшие клочья Золотой Орды — Казанское, Астраханское и Крымское ханства. На них, как на ударную силу будущей войны с Московией, распространился благожелательный турецкий протекторат.

Но прежде, чем обрушиться на главного врага, турки посчитали нужным изолировать его от Зап. Европы: разгромить германское содружество. Редкостно наглядный пример того, как чрезмерная осторожность оборачивается непоправимой ошибкой. Тем не менее, ошибка была совершена, изогнутый полумесяцем ятаган турецкой агрессии навис над Германией.

Немцы прекрасно понимали, что без союза с Московским государством им не выстоять. Потому валом валили на московскую воинскую службу, надеясь, что вот-вот возродится былой Готский союз. Не возродился, если не считать его бледного подобия — воевавшей с турками русско-австрийской коалиции XVI-XVIII вв. Как преемница Киева, Москва вела столь же независимую внешнюю политику. Чем дальше, тем очевиднее становилось, что "турецкий вопрос" она в состоянии решить без посторонней помощи. Иными словами, дележки земель, которые удастся отвоевать у турок, не предвидится. Надо срочно повлиять на ход событий, изменить его в свою пользу. Надо убедить русских, что без немцев им ничего не добиться. Если они чего-то и добиваются, то не иначе, как при участии немцев. Так что часть "общих" завоеваний им следует уступать немцам.

Из таких посылок выросло уникальное по тем временам явление: тайная идеологическая агрессия. К участию в ней какие-то неведомые люди "из своих" привлекли едва ли не каждого немецкого обывателя, жившего в России. Участие обязывало неустанно внушать русским людям мысль об их изначальной неполноценности, второстепенности, не упуская даже пустячной возможности, чтобы упрекнуть их в "русском свинстве". Обязывало упорно лезть в русское начальство всех уровней, во все сферы русской духовной жизни.

Общеизвестно немецкое засилье в русской науке XVIII — XIX веков. Не так общеизвестно другое: причина засилья отнюдь не в особой национальной пронырливости немцев, чья житейская наивность тоже ни для кого не секрет, а в идеологическом задании, выполняемом с хваленой (и вполне заслуженно) немецкой добросовестностью. На историческую науку, для идеологии наиболее важную, обрушился прямо-таки разгул добросовестности. Каждый немецкий "ученый", поднятый идеологией на академический уровень, считал своим национальным долгом объявлять любой выдающийся памятник русской культуры более поздней подделкой, а любое техническое достижение русского прошлого — привнесенным извне. Стройным хором, ненавязчиво, но твердо, подобные "историки" рекомендовали искать корни русской истории не далее как в подмосковных болотах. Боже упаси русских от соблазна оглядываться на Сев. Причерноморье и Крым! Чтобы увековечить это идеологическое табу, под него подвели пресловутую "норманскую теорию". Вот он, журавль, кружит прямо над головой! Норманы — одно из северо-германских племенных объединений. С 10 — 11 вв. за ними закрепляется другое название — шведы. Согласно упомянутой теории, не кто иной, как норманы были инициаторами и руководителями строительства древнерусского Киевского государства. Следовательно, Сев. Причерноморье исконное германское владение. Дешево и сердито!

Принято стыдливо обходить молчанием совершенно очевидный факт: "норманская теория" гораздо старше того возраста, какой она себе приписывает. Задолго до ее официального рождения шведский король Карл XII рванул было в сторону "киевского наследства". Не на выручку Мазепы, конечно. Были у него свои планы, и еще что явно было — традиционное согласование своих действий с тюркской стороной. Бежал-то король-неудачник, угробив всю 30-тысячную шведскую армию в битве под Полтавой, прямиком к туркам. И османы признали со временем золотоордынские правила политический игры! Когда поезд уже ушел.

Если копать глубже, мы, несомненно, докопаемся и до готов. Как-нибудь в другой раз. На этих страницах готы уже сыграли свою роль.

На острие атаки немецкой идеологической агрессии "норманская теория" выдвинулась в XVIII веке, в екатерининскую эпоху, прославленную громкими победами русского оружия; выдвинулась, чтобы никаких побед не допустить, чтобы два гиганта (как прежде Киевская Русь и Золотая Орда) надолго увязли в кровавом единоборстве. Тогда мировая инициатива сама собой перейдет в руки германской стороны. Увы! Турецкая империя, перед агрессивным могуществом которой трепетала Зап. Европа, на роль Золотой Орды откровенно не тянула, а действия России столь же откровенно свидетельствовали о том, что повторять судьбу Киевской Руси она не намерена. Сокрушительные удары русских армий методично вышибали турок из Поволжья, Северного и Кавказского Причерноморья, Кубани и Крыма.

Спекулируя на великодушии победителей, "немецкая сторона" вырезала-таки из "общей добычи" пару-другую "кусков ветчины". Земельных кусков под немецкие колонии. Самый крупный, в 3-4 раза превышающий территорию Крымского полуострова, на Волге. Кое-что в Сев. Причерноморье, в Крыму. По сравнению с тем, что досталось русским, жалкие крохи.

Что же так ослабило удары как идеологической агрессии в целом, так и "норманской теории" в частности? Не что, а кто: борьба в идеологии — это борьба умов. Нашелся на Руси богатырь, сумевший вовремя занять решающий рубеж, противостоять тысячам враждебных умов — великий русский ученый и патриот, академик М. В. Ломоносов.

Как никто другой, он знал сильные и слабые стороны немецкого народа, был ему благодарен за науку (в буквальном смысле слова), был связан с ним кровным родством, счастливой женитьбой на немке. Тем беспощадней он обрушился на проходимцев немецкого происхождения, проникших в российскую академическую науку. Прежде всего, тех, кто хозяйничал в исторической науке. О том, какого ожесточения достигала в ней идеологическая борьба, как далеко выходила она за рамки чопорного академического этикета, свидетельствует дошедшая до нас фраза Ломоносова, которую он в сердцах бросил по поводу одной из таких "научных" дискуссий: "Чего только не наколобродит немецкая скотина в российских древностях!"

Вот на каком историческом фоне сделан вывод Ломоносова о том, что корни русской истории лежат в истории скифской, следовательно, искать их надо в Сев. Причерноморье и Крыму.

Мы удивляемся тому, как далеко проникал он мыслью в прошлое, не подозревая о том, что столь же далеко его мысленный взор проникал в будущее. Ломоносов не мог не видеть, что рано или поздно немецкая идеологическая агрессия неизбежно перерастет в военную агрессию против России, чреватую неисчислимыми бедствиями как для российского, так и для немецкого народов, а в случае немецкой победы — для всего мира.

В екатерининскую эпоху добить "норманскую теорию" не удалось. Как и следовало ожидать, защитников и пропагандистов у нее обнаружилось предостаточно. Ее питал сам уклад жизни российского народа, задавленного чудовищными налогами и бесчисленными повинностями ("теория" вроде бы указывала на причину царящей безысходности). С запада ее подпитывала нарастающая потребность в жизненном пространстве. Тем не менее, вклад М. В. Ломоносова в борьбу с "норманской теорией" в российской исторической науке (главным оружием немецкой идеологической агрессии в целом) столь же значителен, как все то, что сделано им для Отечества. Заложенная им традиция идейной борьбы в "нейтральной к политике" исторической науке замедлила перерастание немецкой идеологической агрессии против России в агрессию военную почти на 200 лет.

Когда военная агрессия стала для нас реальностью, Великой Отечественной войной 1941—45 гг., тотчас, как из воздуха, материализовался ветхозаветный германский вандализм, поперло наружу прочее, давно знакомое "немецкое свинство". Ничего не развеялось, ничто не кануло в Лету. Ни единой мелочи! Крым оккупанты переименовали в Готенланд, Симферополь — в Готенбург, вывесили таблички со своими названиями симферопольских улиц, набранными не общепринятым в Германии латинским, а готическим шрифтом. Даже вели археологические раскопки на Неаполе. Искали, конечно, готов.

И все это развеялось после того, как гитлеровская военная машина была разбита вдребезги, а любителям решать проблемы собственной страны за счет других стран пришлось надолго расстаться с голубой мечтой о жизненном пространстве? Нет, не развеялось. Все это вновь перевоплотилось в агрессию идеологическую. В нашей исторической науке вновь воскресла "норманская теория", которая потихоньку задушила в своих объятьях разбуженный Победой 1945 года интерес нашего народа к собственному прошлому.

Ныне вдохновителем идеологической агрессии против славян, владеющих "излишками" особо ценного жизненного пространства, выступает целый союз этнически разношерстных "цивилизованных стран" во главе с США, "семерка" прежних врагов и... друзей России. Разношерстность "семерки" не могла не отодвинуть в тень прежнюю, порядком обветшавшую вывеску "норманская теория". Господство на наших "суверенных" осколочных территориях "семерочного" рынка не могло не трансформировать и саму "теорию" на рыночный лад — в компрадорское течение внутри нашей, тоже осколочной, исторической науки. Осталась неизменной идеологическая суть "теории", ее исходные посылки: славяне, прежде всего, русские (имеется в виду русское триединство — русские, украинцы, белорусы), люди "неполноценные", "второсортные"; все, чем они гордятся, все, что считают своими достижениями, пришло к ним извне; вся их история — побочная, тупиковая линия, а магистральный путь в будущее прокладывают для всего человечества "цивилизованные" страны. Им и карты в руки — исключительное право распоряжаться всеми природными ресурсами Земли, на чьей бы территории они не находились, равно как и территориями всех стран, не входящих в "семерку", если те или иные территории, а то и целые страны, окажутся в сфере интересов цивилизованной шайки.

У компрадоров от науки тот же социальный заказ, что и у рыночных собратьев: содействовать распродаже национального достояния. Стараются, содействуют. Еще немного, и выяснится, что у русских вообще нет "исконной" территории, что их как "неграждан" лучше всего развеять по земному шару. Не в этом ли содействии исток и легкомысленного отношения части общества (в основном, начальствующей и околоначальственной) к собственным памятникам истории?

Вот он, журавль! Хватайте и держите крепче! Вот она, главная составляющая!

Представители компрадорского течения в отечественной исторической науке легко узнаваемы по их неистовому стремлению быть замеченными на Западе. Что там готовы заметить, самым недогадливым давно ясно. Течение это по вполне понятным "распродажным" причинам очень влиятельно. Каждый входящий в историческую науку обязан не только ему поклониться, но и отразить в своем научном творчестве какой-то непременный минимум его идей. Иначе входящему не стать ни кандидатом, ни тем более доктором исторических наук.

Какой же путь предлагают сегодня человечеству "цивилизованные страны"? В принципе тот же, который навязывали с III по XIII век тюркские кочевники: доедайте до последней крошки собственные природные ресурсы и двигайтесь туда, где они еще есть, где их можно отнять у других.

Стоит присмотреться к мелькающим в телепередачах видам Афганистана, Ирана, Ирака, Турции, Сирии. Сплошные пустыни и полупустыни, мертвые горы — ни деревца, ни травинки, одни камни, потрескавшиеся от зноя. А ведь не в таком уж далеком прошлом это были райские края, земля обетованная, богатая растительностью, водой, животным миром.

В критическую стадию природа этого региона вступила на рубеже XIX—XX вв., когда в нем хозяйничали представители "цивилизованных стран" — чиновники, бизнесмены и т. п. Как и местные крестьяне, они не видели, что природа региона уже не в состоянии выдерживать натиск традиционного полукочевого скотоводства, что регион — на грани экологической катастрофы. Вместо того, чтобы развивать отрасли народного хозяйства, которые ослабили бы давление экономики на окружающую среду, они с еще большим усердием, чем безграмотные скотоводы, консервировали средневековье.

Прогрессивные перемены все-таки происходили, в чем главная заслуга местных демократических сил. Дальше других сумели продвинуться по этому пути Ирак и Турция. В целом радикальные экономические перемены в этом регионе запоздали. Выправить положение могла только чрезвычайная природоохранная программа, к тому же воплощенная в жизнь в максимально сжатые сроки.

К подобным шагам страны региона не были готовы. И не готовы до сих пор.

Деградация природы достигла критической точки и приняла характер необратимого процесса. Животноводство попало в тиски хронической бескормицы. Сотни тысяч людей лишились средств к существованию. Им не остается ничего иного, как бежать по давнему следу "великого переселения народов" — на запад, на север. Давние переселенцы-кочевники являлись как завоеватели, нынешние проникают в Европу под видом беженцев, нелегалов. Всеми правдами и неправдами они стремятся осесть в любой западно-европейской стране, вплоть до Финляндии и Норвегии, чему всячески препятствуют местные власти, расценивающие эмиграцию из экологически неблагополучных стран как разновидность преступности. Глубинные причины явления их по-прежнему не интересуют. Для них важно одно: вытряхнуть из бедствующих регионов (потому и бедствующих, что попали в зависимость от "цивилизованных" стран) максимальное количество сырьевых ресурсов — нефти, шерсти, мясных продуктов и т. д. Вытряхнуть для собственного потребления, а там — в Иране, Афганистане и т. д. — хоть трава не расти.

... Не менее половины последней главы этой книги написано под аккомпанемент очередного бразильского телесериала "Роковое наследство". Наиболее выразительные кадры в нем те, что открывают и завершают каждую серию: многотысячные стада крупного рогатого скота, укрывшие землю сплошным живым ковром (что под ним способно выжить?); стада, бегущие по сельве будто огненный вал лесного пожара (что перед ним способно устоять?). Сельва гибнет, чего не в состоянии скрыть ни отдаленная пейзажная съемка, ни другие операторские ухищрения. Это бьет в глаза на крупных планах. Например, в эпизодах поисков заплутавшего в сельве хозяина скотопоголовья. Участники поиска размахивают мачете, что по замыслу режиссера должно показать телезрителям, как тяжко киногероям одолевать непроходимые заросли. Но одолевать-то нечего. На экране выморочное редколесье. По нему в любом направлении свободно пройдет грузовик.

Признаки назревающей глобальной беды — всего лишь эпический фон для камерного сюжета: нескончаемой, мелочной склоки между двумя богатыми семьями. Причиной склоки персонажи телефильма, вслед за сценаристом и режиссером, считают давние, взаимные обиды. Им невдомек, что истинная причина вековой вражды вот-вот проглянет из-под травы первыми гектарами пустыни. Две тысячи лет назад по таким же бескрайним и тучным пастбищам Центральной Азии, среди таких же лесов, еще казавшихся вечными, несокрушимыми, текли такие же несметные стада — основа жизни тюркских кочевников. Последние тоже считали, что склоки между ними учащаются из-за каких-то давних, взаимных обид. Пока не увидели их истинную причину: пастбища деградируют, "роковое наследство" тает на глазах.

Чем обернется гибель травы (вместе с деревьями) для Бразилии? Куда побегут индейцы и пастухи? Они уже бегут — в железобетонные джунгли Сан-Паулу. Но в них, кроме нищеты, ничего не растет.

В упоминавшихся ближневосточных странах, где пустыни давно не новость, а их прогрессирующее развитие — повседневная реальность (как и во всей Средней Азии, в прикаспийских регионах Кавказа), "личные обиды" успели перерасти в крупномасштабные боевые действия.

Закручивается та же спираль, что зародилась над Сев. Причерноморьем в III в. н. э., ее очередной, трагический виток. На этот раз не общеевропейской — всемирной беды. Стократно возросла скорость вращения. Давно ли жестяно затрезвонила "перестройка"? А мы уже успели пережить развал Советского Союза (второй Киевской Руси); побывали в роли свидетелей развала Югославии под ударами внезапно воскресшей старонемецкой доктрины "Натиск на восток". Разумеется, в современном обличье и с модернизированной формулировкой того же лозунга: "расширение НАТО на восток". Доктрина вроде бы не столько немецкая, сколько союзническая, выдвинутая семеркой "цивилизованных" стран во главе с их заокеанским лидером. Нет, старонемецкая суть все та же, в чем мы могли убедиться, если бы не столь равнодушно наблюдали за очисткой руками хорватов западных областей Югославии от сербов под "жизненное пространство" для немцев.

Потом была Косовская трагедия, вынудившая сербов покинуть свою историческую родину...

Голубая мечта врагов славянства (планомерно и настойчиво претворяемая в жизнь) — стравить для взаимоуничтожения украинцев и русских, как уже стравили хорватов и сербов. Это был бы конец для всего славянства. У нас, надо полагать, хватит ума, чтобы этого не допустить. Но хватит ли времени, чтобы понять: нашу землю уже очищают от нас голодом и нищетой, для чего ее рыхлят не бомбовыми ударами, как в Югославии, а с помощью нового, экономического оружия, которое пострашнее атомного, и которое мы, несмотря на предупреждения друзей и циничные признания заклятых врагов, продолжаем считать бескорыстной помощью Запада, его неусыпной заботой о нашем светлом будущем. Может случиться, что пока мы задумаемся, пока рассмотрим истинное положение вещей, само наше имя развеется по ветру. К тем, кто не думает, история жалости не знает. Мы явно отвыкли думать, отвыкли помнить и уважать свое прошлое. Легко забываем даже то, что происходило вчера. Если мы хотим идти дальше, придется научиться думать. Для начала придется вспомнить о том, что один из народов древнего мира и в нашей эре остался тем же народом, каким был прежде: не подверженным комплексу неполноценности, не приемлющим бездумного подражательства, уверенным в собственном будущем. Это, конечно, греки.

В чем секрет их редкостного исторического долголетия? В прогремевших на весь мир победах Александра Македонского? У римлян военных побед было куда больше. Во всемирно известных, выдающихся достижениях греков в искусстве, в умении одухотворить им ремесла, любой вид хозяйственной деятельности, любую сторону повседневной жизни? В том же не менее преуспели египтяне, которых греки считают своими учителями в архитектуре и монументальном строительстве. Египтян давно нет, как и римлян. Или разгадку надо искать в благодатных природных условиях Греции? В тех же средиземноморских условиях жили десятки народов, исчезнувших вслед за римлянами и египтянами.

Если продолжить анализ возможных причин исторического долголетия греков, то "в осадок" выпадет истинная причина: глубокое уважение к собственному прошлому, каким бы оно не было. Для греков, в отличие от нас, не составляют тайны и не содержат темных пятен страницы отечественной истории давностью в 10 — 15 и более сотен лет. Причем, события самой глубокой давности им известны не в общих чертах, а, как правило, во всех подробностях. Особенно повезло XIII столетию до н. э. Из него вышли и до сих пор восхищают мир две (кажется, из пяти, три или две погибли вместе с Римской империей) грандиозные гомеровские поэмы "Илиада" и "Одиссея".

Наиболее четкое представление об уровне детализации в поэмах каждого действия, каждой сцены, вплоть до самой, казалось бы незначительной, проходной, дает как раз проходная сцена из "Илиады": приготовление лечебного блюда и напитка для раненого в битве врача Махаона, сына легендарного целителя Асклепия. По описанию кулинарных действий служанки Гекамеды вполне возможно приготовить те же яства сегодня. ^*

^* "Илиада", песня 11-я, "Подвиги Агамемнона", стихи 625—645.

Обстоятельно, со знанием дела описано в "Илиаде" вооружение участников Троянской войны (далеко не то, что применялось тысячу лет спустя, при Александре Македонском). Под Троей бились двулезвийными топорами, палицами из "седого железа" (до других возможностей малознакомого металла еще предстояло докопаться).

Для поражения противника на расстоянии применялись обоюдоострые копья, камни, выпущенные из пращи или брошенные рукой, а то и острые куски мрамора (воевали-то греки с греками на берегу моря, которое ныне зовется Мраморным). Бронзовый меч доигрывал скромную роль вспомогательного оружия ближнего боя.

Не менее полно представлено в "Илиаде" защитное вооружение того времени — панцири, шлемы, щиты и другие его виды, от новейших образцов до архаических, как, например, кожаный шлем Одиссея, обшитый кабаньими клыками. А нередкие в поэме картины гибели людей от смертельных ран грешат, с нашей точки зрения, чрезмерным натурализмом.

Принцип максимальной детализации выдержан и в "Одиссее". Самое удивительное то, что поэмы Гомера около тысячи лет жили только в памяти странствующих певцов. На пергаменте они зафиксированы в Афинах, в годы правления тирана Писистрата (ок. 560-527 гг. до н.э.).

Кроме древних художественных произведений, у греков есть богатейшая мифология (известная нам несравненно лучше, чем собственная), позволяющая ее творцам проникать (при соответствующей научной методике) в невообразимо далекие, лучше сказать, космические дали своей истории, вплоть до ее общечеловеческого начала...

Народ, который уважает собственное прошлое, не может не испытывать уважения к себе и не вызывать уважения со стороны других народов. Именно поэтому он никогда не собьется с дороги.

У нас есть все, кроме этого драгоценного качества. Наша история наполовину состоит из темных пятен, а ранняя история — чуть ли не сплошное темное пятно, клубок уцелевших фактов, имен и дат. Без ранней истории нам не обойтись. Мы обязаны ее распутать, чтобы окончательно не потерять право на будущее. Осталась единственная ниточка между нами и нашей ранней историей — Неаполь-Скифский!

24 мая 1998 г. Симферополь.