Был там какой-то Керменчик

На исходе XIII века, через тысячу лет после гибели последней скифской столицы (при обстоятельствах, так до конца и не выясненных), в Крым пришли татары. С овцами, лошадьми, коровами, детьми и женами. Пришли, чтобы навсегда поселиться в приглянувшейся тучной и благодатной крымской степи. Соответственно себя и вели, затаив на время степные, разбойные повадки.

Переселенческая татарская волна докатилась до неприступного каменного обрыва (ныне это Петровские скалы). Выше обрыва располагалось довольно крупное селенье. Оно предстало перед чужеземцами как на ладони, когда они поднялись на возвышенность к западу от него, за глубоким ущельем (ныне это Петровская балка). В лучах предзакатного солнца пламенели черепичные крыши. Кое-где уже поднимался к небу мирный дымок семейных очагов. Неожиданно залаяла собака ("Зоркий шайтан, чужих заметил"); из подворотни, возмущенно кудахтая, вылетела на дорогу курица ("И-и, как птица рассердил хозяйку!"). Мужчина в красной рубашке вел на поводу ослика, запряженного в двуколку с дровами. Прошла женщина с кувшином на голове...

Обычное горное селенье. Если бы не одна странность: с юга, со стороны пологого пастбищного склона его прикрывала стена невиданной, циклопической мощи, с шеренгой столь же громадных башен, частично разрушенных, но от того не менее грозных.

Когда дошла очередь до прямого знакомства с жителями странного селенья, татары не преминули спросить, кто построил такое укрепление, выполнил работу, для которой человеческие руки заведомо слабы?

Никто не смог удовлетворить любопытство пришельцев, включая старейшин. Все, что последние знали, уложилось в четыре фразы. "В незапамятные времена был на этом месте большой, столичный город. Теперь столица далеко на юге, называется Феодоро. То же имя носит и христианское государство, владеющее горами и лесами южной части полуострова. Здесь северная окраина Феодоро, пограничье".

Говорили местные жители на греческом языке и называли себя греками. С жителями заглохших греческих колоний татары встречались и раньше — на кавказском берегу Русского моря (ныне Черное), в устье Дона, в Борисфене (б. Ольвии) на Днепре. На тех греков новые соседи татар мало походили.

Извечная крымская драма. Позже появятся деревни голубоглазых татар-мусульман, упорно враждующих с "типичными татарами" окрестных деревень, хотя и те и другие давно забыли причину этой непреходящей вражды. Потом появятся татары-христиане... Ни для кого не секрет, что сегодняшние крымские события чреваты повторением той же драмы в будущем.

Граница волну переселенцев остановила, тем более что принадлежала она государству, умеющему, в чем татары вскоре убедились, за себя постоять. Не очень-то и хотелось прирожденным степнякам лезть в горнолесные дебри. Их вполне устраивало крымское степное раздолье. А в жизни на руинах скифской столицы практически ничего не менялось еще лет 200. Печальные перемены принес год 1475-й. На крымское побережье высадились турецкие войска. Им удалось то, что так и не смогли сделать татары — взять штурмом (после 6-месячной осады) столицу княжества Феодоро, присоединить непосредственно к своим владениям само княжество. Поэтому горнолесная часть полуострова в состав Крымского ханства никогда не входила. Через 300 лет поражение в русско-турецких войнах вынудит Турецкую империю уступить свои крымские владения России. Тогда же, после громкой победы 1475 г., турок занимали куда более приятные хлопоты. Среди них первоочередные — каким образом подчинить, а затем ассимилировать феодоритов. Возобладала идея татаризации христианского населения путем размещения на его земле возможно большего числа татарских деревень.

Лет через 30 идея колонизации легла в основу всей внутренней национальной политики Крымского ханства. Удавшийся эксперимент следовало довести "в сжатые сроки" до логического конца — парализовать всякую самодеятельность крымских христиан, начиная с долины Салгира (тогда еще Истра), традиционного, трудно контролируемого пути из горной "глубинки" к морю, к общению с внешним миром. На столь важном направлении одной сельской колонизацией не обойтись. Для контроля над всей долиной нужен крепкий татарский город. И он появился, как по щучьему велению, — город Акмечеть. Появился по соседству с тем, что оставалось от бывшей скифской столицы, на возвышенности за глубоким ущельем (Петровской балкой).

Несколько позже на другом, не менее важном направлении и с той же целью появится еще один город, новая столица Крымского ханства — Бахчисарай.

Акмечеть (ныне "старый город" Симферополя) построили быстро. В немалой степени потому, что камень для своих домов татары "добывали" на древнем городище, из крепостных сооружений и развалин крупных общественных зданий. Скифского камня с избытком хватило на всю Акмечеть. Из него построена и Белая мечеть, давшая название городу (ныне мечеть Кебир-Джами).

По сути дела, камнями взяли дань с мертвых. Живых, населявших древнее городище, татары как бы не замечали. Надеялись, что "греки" не выдержат столь тяжкого нравственного издевательства и уйдут к единоверцам в какое-нибудь горное захолустье и там растворятся без следа среди сельских татар, людей бесхитростных и дружелюбных? Выдержали! Чуть ли не до конца XVIII в. на разоренном и бесприютном плато вблизи Акмечети продолжало существовать селение, в котором жили люди из прошлого, чуждые всему, что их теперь окружало. Они покинули родное пепелище вместе с другими крымскими христианами, вместе с ними переселились на северное побережье Азовского моря. Последний раз они упомянуты в известном краеведческом издании о Симферополе:

"Неаполис пережил свою метрополию и другие, греческие города, и под именем Керменчика дожил до 1779 года, а в этом году вместе со всеми греками и митрополитом Игнатием жители Керменчика оставили город, где прожили не менее 2000 лет, переселились в Мариупольский уезд и образовали село того же названия — Керменчик.

О последних днях этих жителей татары передают, что это были люди трудолюбивые, честные, имели лавки, улицы, много воды на горе, но жили замкнуто от татар; уходя, забили источники каким-то составом и овечьей шерстью; были очень бедны и вместе с тем честны настолько, что вместо металлических денег употребляли камушки, образцы которых можно видеть в нашем музее" ^*.

^* Сб. "Третья учебная экскурсия симферопольской мужской гимназии. Симферополь". С., 1890, с. 41.

Элементарная логика заставляет думать, что название Керменчик (Крепостца) появилось после того, как это селение покинули жители, а крепость Неаполиса была разрушена. До слома она выглядела весьма внушительно; назвать ее крепостцой никому бы и в голову не пришло. С другой стороны, у населения не могло не быть дотатарского названия, вероятнее всего унаследованного от города, и нам... известного из "Географии" Птолемея, современника самого знаменитого скифского царя Скилура. Оно среди имен скифских городов, упомянутых как находящиеся в глубине Таврийского полуострова. Неаполиса в этом списке нет. Значит, в списке — подлинное название последней скифской столицы. Какое именно? От наспех обоснованного предположения лучше воздержаться, оставить право на ответ будущему дотошному исследователю.

Когда пришли татары, они, разумеется, спросили местных жителей об имени их селения. Как сказали жители, так стали называть и татары — древний, неписаный закон общения людей, говорящих на разных языках. А когда от грандиозной крепости мало что осталось, но оборонительный характер остатков еще не вызывал сомнения, точно также не могло не утвердиться мнение, что был там, на соседней горе, какой-то керменчик, крепостца, одна из многих, встречавшихся тогда чуть ли не у каждого крымского селения. Кто на них обращал внимание? Разве что охотник за бесплатным и добротным строительным камнем.

К сожалению, традицию средневековых халявщиков продолжили первопоселенцы Симферополя. Они тоже "добывали" камень для своих домов из тех же руин. Камня хватило и на их долю. Прочного, умело обработанного камня.

Еще поднимались над травой подножья некогда грозных башен, еще угадывались следы улиц и площадей, дворцов и храмов когда-то прекрасного города. И никто ни разу не задумался, кому он принадлежал, как назывался, какую роль играл в истории Крыма? Археологов на все российские древности набрать тогда было, конечно, негде. Но ведь испокон веков не переводятся коллекционеры, любители древностей! Или в Симферополе, так непросто рождавшемся, все недосуг было их завести? Со временем они завелись сами.

Прозрение началось именно с любителя древностей. Им оказался... татарин (ох уж эти парадоксы истории!), да не какой-нибудь, а один из потомков последних правителей Крымского ханства, исправник (начальник полиции) Симферопольского уезда А. И. Султан-Крым-Гирей. Летом 1827 г. именно он обратил внимание на мраморные плиты, лежавшие в повозке, которая спускалась с городища. Лицевую поверхность одной из плит занимал барельеф конного воина в неведомом архаичном облачении. Две другие плиты притягивали взгляд строгой красотой древнегреческих надписей.

Исправник купил плиты у татарина-возницы и отправил в Одесский музей древностей. Там заинтересовались находкой, прежде всего — надписью, упоминавшей имя легендарного царя Скилура. В то же лето на городище под Симферополем работала одесская археологическая экспедиция. Среди немалого числа ее находок самая ценная — второй мраморный барельеф, погрудный портрет двух мужчин, пожилого и юного, почти мальчика. Принято считать, что на барельефе увековечены Скилур и его сын Палак.

Проанализировав результаты раскопок, руководитель экспедиции археологов И. П. Бларамберг (он же директор Одесского музея древностей) первым высказал догадку, ставшую научной сенсацией, подтверждаемую всеми последующими раскопками: найден Неаполис, загадочно исчезнувшая столица позднескифского государства, довольно крупного для своего времени. Оно занимало Таврический полуостров (без Керченского, принадлежащего Боспорскому царству) и прилегающие к нему с севера степи, до самого Борисфена (Днепра). Жило скифское государство, как обычно бывает, дольше столицы, по крайней мере с IV в. до н. э. по IV в. н. э.

Гипотеза Бларамберга принесла городищу под Симферополем всероссийскую, а затем и мировую славу. Взглянуть на руины скифской столицы спешат ведущие историки Петербурга, Москвы, Киева, Берлина, Парижа... До сознания симферопольцев тоже доходит, что с их юным городом соседствует археологический памятник мировой значимости. Сам собой завелся обычай показывать городище гостям, просто приезжим. Вот как появляется опыт самодеятельных экскурсий. Вскоре гости уже сами просили показать им Неаполис. Едва ли не первым из выдающихся людей своего времени, кто проявил не профессиональный, археологический интерес к руинам скифской столицы, а чисто человеческий интерес к прошлому, был великий критик и демократ В. Г. Белинский. Он посетил городище в сентябре 1846 г.

Бурные события начала XX века, порожденные тревогой за будущее России, заставили напрочь забыть о прошлом, в том числе о бывшей скифской столице. Это естественно. Но сделать забвение государственной политикой, не вспоминать об уникальном археологическом памятнике в 1926 году, редкостно для нашей истории благополучном и спокойном, поставить очистные сооружения на земле, которая хранила ответы на самые мучительные для нас вопросы, — что может быть противоестественнее!

Понадобилось четыре года страшной, кровопролитной войны, чтобы пробудить наше историческое самосознание, чтобы каждый из нас задумался: где начало дороги, которую мы изо дня в день прокладываем в неведомую даль? Верно ли взятое направление? Этого не понять без прошлого. И в самом элементарном случае, когда, например, надо провести прямую линию на местности, мы исходим из "прошлого": очередной отрезок линии выверяем не с последнего пикета, а с предпоследнего.

Применительно к нашей истории, к ее скифскому периоду, ту же закономерность четко сформулировал великий ученый и мыслитель М. В. Ломоносов. Не по наитию, а на основе анализа источников, до нас не дошедших, он высказал полную уверенность в том, что историю нашего Отечества нельзя понять без "древних родоначальников нынешнего российского народа, в котором скифы не последнюю часть составляют". Под Отечеством он подразумевал Российскую империю, под российским народом — славянское триединство: русских, украинцев, белорусов.

В августе 1945 года на Неаполь-Скифский прибыла из Москвы Тавро-скифская археологическая экспедиция. Организовали ее Институт истории материальной культуры им. Н. Я. Марра АН СССР и Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.

В состав экспедиции вошли лучшие археолога Ленинграда, Москвы, Симферополя.

Между тем на Дальнем Востоке разворачивалась война с Японией, последней уцелевшей союзницей разгромленной Германии. В Симферополе чуть ли не на каждом шагу взгляд натыкался на тягостные следы немецко-фашистской оккупации, на руины зданий, разрушенных в ходе недавних боев за освобождение города. Время ли тратить деньги на раскопки? Тогда преобладающим был бы скорее всего ответ отрицательный. Сегодня очевидна правота тех, кто ответил бы утвердительно. Остается сожалеть, что вдруг возобладала "экономия и бережливость", из-за чего интенсивные исследования городища заглохли, не успев продвинуться настолько, чтобы извлечь из прошлого хотя бы самые необходимые уроки. Тогда мы наверняка смогли бы если не предотвратить постигшую нас катастрофу (экономическую? политическую?), то по крайней мере противостоять нежданной напасти. Мы до сих пор не понимаем даже ее природы.

И все-таки. Результаты многолетней (1945—1960 гг.) работы Тавро-скифской экспедиции иначе как триумфальными не назовешь. Ее открытия и находки решительно перечеркнули прежние, надуманные представления о скифах как о диких и безграмотных "вчерашних" кочевниках. Перед нами предстал народ сильный, талантливый, умный, способный выносить долгие и суровые испытания.

Позже, в период упоминавшегося всплеска общественного интереса к Неаполю-Скифскому, симферопольский архитектор Б. В. Кондрацкий увлекся изучением материалов раскопок городища, затем предпринял попытку (довольно удачную) воссоздать в серии рисунков архитектурный облик скифской столицы. Рисунки-реконструкции привели их автора к следующему выводу. "Неаполь в пору своего расцвета (II в. до н. э.) удивительно похож на Рим того же времени". Действительно, парадная площадь Неаполя на рисунках Кондрацкого напоминает римский Форум — колоннадой "здания с портиками", бронзовыми статуями, мраморными барельефами. Сходство не случайное. Им обнаруживается пристальное внимание скифов к главному сопернику и наиболее вероятному главному противнику. Правда, история рассудила иначе и в своей обычной манере: как никто не ожидал...

До сих пор основополагающими для суждений о любой из сторон жизни поздних скифов остаются материалы Тавро-скифской археологической экспедиции. Один царский мавзолей задал работы не менее чем пяти поколениям исследователей. В нем найдены тысячи предметов скифского обихода. Только золотых изделий — 1327.

Однако самой большой загадкой остается сам мавзолей, принятый почему-то не за царскую, а великосветскую, коллективную усыпальницу.

Скифская столица просуществовала не менее 600 лет. Срок достаточный для того, чтобы набралось изрядное количество царей; да еще их жен, близких родственников. Об их последнем пристанище ровно ничего не известно. Мавзолей изначально был предназначен для одного, конкретного человека, — Скилура, — личности, несомненно, выдающейся, и построен после смерти Скилура в каком-то из 80-х или 90-х годов 2 в. н. э. за те 40 дней, которые отведены скифским (а теперь и нашим) погребальным обычаем на прощание с покойником.

Расставаться со Скилуром не хотел никто. Поэтому решили, уже вопреки обычаям, оставить его среди живых. Символично, разумеется, оставить: похоронить на самом видном месте, у Центральных городских ворот.

Перед архитектором (а слово-то из тех времен, куда старше слова "зодчий"), автором проекта мавзолея, стояла непростая задача: не только уловить миг полной гармонии будущей гробницы со стеной и воротами, но и придать гробнице вид, вызывающий благоговение перед тем, кто в ней будет покоиться, напоминать о его великих свершениях. В то же время ансамбль гробницы с крепостью не должен содержать ни малейшего повода для нежелательных ассоциаций. Если построить гробницу возле ворот, используя традиционные контуры и масштабы, тут же родится ассоциация с собачьей будкой; взять максимально возможный масштаб — нарекут гробницу сторожкой.

Из мучительных дум родилось озарение, которое архитектор так любил, в безошибочность которого так верил. Он построит гробницу Скилура в виде остроконечного обелиска к западу от Центральных ворот. Гробница станет почти вплотную к стене и будет возвышаться над ней подобием скифского меча-акинака, символа вечной защиты города прахом Скилура.

На такой облик мавзолея намекают суженный кверху дверной проем и метровая толщина стен, от основания до трехметровой (до нас дошедшей) высоты. Стены явно рассчитаны на то, чтобы нести нечто большее, чем деревянное перекрытие и банальную черепичную крышу. Наиболее вероятная высота погребальной камеры - 6 метров. Выше было деревянное перекрытие, над ним — "технический этаж" из легкого кирпича-сырца. От почти храмовой высоты камеры возникало ощущение простора, хотя ее площадь скромна, около 40 кв. м.

Пол несколько заглублен в дневную поверхность (что, видимо, символизирует спуск посетителя в потусторонний мир) и покрыт слоем утрамбованной известняковой крошки. В северо-западном углу едва возвышается над полом тоже белое известняковое надгробие над грунтовой могилой Скилура. Могилу осеняет полог на четырех столбах — дань древним курганным традициям. Такая же дань — расположенное рядом захоронение лошадей и конюха. Остается место для посетителей и ритуальных приношений. Навещали царя не с пустыми руками.

Все ясно и понятно. Когда же в мавзолей впервые проникли археологи, им предстала жутковатая картина: погребальное помещение было до отказа набито останками людей в истлевших или полуистлевших гробах, а то и наспех завернутых в кошму или шкуру, чуть ли не в рогожку. Было над чем подумать археологам. Не успели. Захлестнула волна удачи: каждый день столько находок, уникальных, потрясающих воображение.

Между тем, первичная рабочая гипотеза о странном массовом захоронении в царском мавзолее отвердела до прочности предрассудка: так вот штабелем и хоронили (скифскую знать!) — ставили в ряд гроб за гробом, от стены до стены, на них — следующий ярус гробов. Всего 12 ярусов, более 70 покойников. Теперь совсем нетрудно определить высоту погребальной камеры.

Скифская "любовь к отеческим гробам" общеизвестна со времен похода на Скифию (514 г. до н. э.) персидского царя Дария. За могилы предков скифы всегда были готовы погибнуть, приняв заведомо проигрышный для них бой. И вдруг крайне бездушный прагматизм. Нет, поступить так скифов могла заставить только смертельная угроза, и не для одной столицы, для всей Скифии.

... Скифы понимали: беда неотвратима, хотя еще ничто, не намекает на ее приближение. Но скоро, очень скоро огромное готское войско вторгнется в пределы Скифии. (Сила столь же грозная и до сих пор столь же загадочная, как татаро-монгольское нашествие). Такую силу не остановить. Не надолго удержат ее и циклопические стены столицы. Едва начнется осада, во вражеском тылу окажутся склепы.

В них покоятся те, кто создавал и умножал так далеко шагнувшую славу Скифии; лежат знаменитые стратеги, творцы громких побед на полях сражений; философы, чьи мудрые изречения разойдутся по миру и будут звучать на разных языках тысячелетия после их кончины; врачи, высоко ценимые даже на родине Гиппократа; художники, которых знают в далеком Египте, не говоря уже о Риме и Пальмире. Враг приближается коварный и жестокий (такая перед ним бежит молва). Он не упустит возможности надругаться над святыми для скифов покойниками, причем, на глазах защитников осажденного города, чтобы спровоцировать их на безрассудные, губительные вылазки.

Трезвая оценка обстановки подсказала верное решение: всех, кто похоронен в склепах, до лучших времен тайно перенести в мавзолей. Сам же мавзолей застроить в привратную башню, которая станет к западу от Центральных ворот. Чтобы ее асимметричное расположение не наводило врага на опасные раздумья, скифские военные инженеры спроектировали вторую привратную башню, зеркальное отражение первой. Ее поставили с противоположной стороны въезда в Центральные ворота. Башню без всяких тайн.

Получилось убедительно, особенно со стороны противника: крепость, ожидающая штурма, усилила центр главной линии обороны мощным привратным укреплением, принеся в жертву своим богам царский мавзолей, перепрятав останки Скилура в более надежном месте. Легенду для "слухов" сочинили, конечно, не менее убедительную.

Скилура, надо полагать, действительно перезахоронили, а в мавзолей вместо него положили кого-то другого. Встраивали мавзолей в башню пустым, если не считать конюха и лошадей. У археологов "царские останки" с самого начала вызывали сомнения. Их не рассеяло, наоборот, усилило лицо погребенного, которое воссоздал по черепу, взятому из "могилы Скилура", знаменитый М. М. Герасимов. Лицо мужчины 35—40 лет. Скилур должен выглядеть гораздо старше.

Особо следует сказать о единственном в своем роде женском захоронении мавзолея — в роскошном деревянном саркофаге (другие женские останки найдены в мавзолее только в общих, "семейных" гробах).

Если вдуматься в сопутствующие саркофагу обстоятельства, нельзя не заподозрить, что о нем вспомнили в последний момент, когда "спецкоманда", закончив укладку "штабеля", готовилась замуровывать дверной проем. Саркофаг буквально воткнули в оставшийся свободный уголок. А принесли его из какого-то не очень надежного пристанища: кто-то успел засунуть руку под крышку и нащупать (точно знал?) наиболее "весомые" драгоценности. В мавзолее воровство исключалось тройным круглосуточным надзором: стражи самого мавзолея, стражи у ворот и на стене. Самое "просматриваемое" место в городе (потому и мавзолей там построили).

В мавзолее саркофагу тоже не повезло. На него рухнула груда сырцового кирпича вместе с частью перекрытия. Видимо, при первой, "татарской" выборке камня. Обломки саркофага покрылись толстым слоем пыли и почти полностью истлели.

В общем, говорить сегодня было бы не о чем, если бы не участник Тавро-скифской экспедиции О. И. Домбровский (в дальнейшем, вплоть до смерти в 1994 г. — ведущий археолог Крыма). По отпечаткам в слежавшейся пыли, уцелевшим "блесткам" краски и гипсовым отливкам пустот он реставрировал саркофаг. Получилось нечто диковинное, прежде невиданное, подлинное произведение искусства, созданное очень талантливым художником. В облике саркофага, в сплетении цветочных гирлянд, птичьих фигур, когтистых звериных лап художник запечатлел трагедию утраты. Саркофаг — это скульптура отчаяния, душераздирающий стон мужской любви, тяжело раненой смертью любимой женщины. Какая тайна похоронена в саркофаге, мы скорей всего никогда не узнаем. С полной уверенностью можно сказать только то, что женщина в саркофаге была гречанкой: прежде чем поставить саркофаг в мавзолей, кто-то положил под него бронзовую греческую монету — заблудшей душе на дорогу в мир теней собственных предков.

Саркофаг стал одной из самых интересных находок, сделанных за все время археологических поисков на городище. Вот что, кстати сказать, находят там, где, по представлениям неспециалистов, "ничего нет". Правда, решился на этот — без всякого преувеличения — научный подвиг один человек, Олег Иванович Домбровский.

... Как и предвидели скифские стратеги, осады город не избежал, бешеного натиска готской орды его циклопические стены не остановили; не миновала его горькая чаша гибельной, страшной развязки. Лишнее тому свидетельство — лежащие штабелем предки. Они остались в мавзолее навсегда. Спрятали их умело. Вся крепость срыта, а на секретное погребение никто не наткнулся. Главное, не надругался над святыней торжествующий враг. Значит, его победа не окончательная. Рано или поздно за ней последует возмездие. Тогда предки сами обнаружат себя, чтобы вернуться в склепы.

К 1945 году потомки успели забыть не только этот древний завет... Что касается склепов (их Тавро-скифская экспедиция открыла более сорока), то все они прошли в отчетах как "ограбленные в глубокой древности". Какие-то захоронения в склепах, конечно, обнаружены — то ли второстепенные, то ли послескифские. По ценности ритуального инвентаря они заметно уступают захоронениям в мавзолее.

... Едва готы покинули дымные руины поверженного города и продолжили тот же кровавый путь к вожделенному Риму, жители Неаполя (из тех, кто прятался в окрестных лесах) вернулись на мертвое пожарище с надеждой возродить его к жизни. Первым делом, как это было и будет после каждой войны они вырыли землянки, обнаруженные археологами в самых престижных кварталах бывшей столицы, где в благополучные времена землянки не могли появиться ни при каких обстоятельствах.

Из обломков довоенной жизни сложился убогий, повседневный быт. Его терпели, ожидая перемен к лучшему, к тому, о чем напоминали руины прекрасных зданий. С возвращением хозяев этих зданий связывались надежды на добрые перемены. Хозяева не возвращались. Как и основная масса жителей города. Куда они делись? Ходили слухи, что те и другие, как и большинство населения провинции, покинули полуостров и бежали на север, в Скифскую степь, к могилам предков.

С севера никаких вестей в поверженный Неаполь не доходило. Не могло дойти. Кто осмелится в одиночку или с небольшим отрядом пересечь южную, приморскую кромку Скифской степи (Великой равнины, как называли ее греки), где течет временами невидимая, но всегда ощутимая человеческая река, неутомимо гонит, как волну за волной, народ за народом, с востока на запад.

Больше всего вернувшихся удручало то, что город лишился своих великих мертвецов. Никто не знал, куда они делись. Но что их нет в склепах, было известно всем. В том числе готам. Пока они хозяйничали в городе, никакого интереса к склепам не проявляли. Во всяком случае, выцарапанных в настенных рисунках глаз, отбитых носов и рук у статуй, других столь же убого однообразных проявлений вандализма в склепах Неаполя археологи впоследствии не обнаружили ^*.

^* Кажется, не лишне напомнить все чаще "забываемый" факт: вандалы — самоназвание германских племен, неизменных союзников и соратников готов. Отличались патологической ненавистью к искусству, к духовной культуре вообще. Все, что относилось к культуре, они беспощадно уничтожали. Отсюда термин "вандализм" — воинствующее невежество и бессмысленная жестокость. Исподтишка он почти заменен далеко не равнозначным термином "варварство".

Когда утрачены могилы предков, умирает историческая память. Следом гаснет надежда на лучшее будущее. Что дальше? То, что в Крыму повторяется издавна, через какие-то (длиною в столетия) промежутки времени: происходит объединение двух люто враждовавших между собой народов. На этот раз остаточное скифское население смешалось с греческим, растворилось в нем. Греки оказались духовно сильнее, поскольку не утратили связи ни с метрополией (Византией), ни со своим прошлым. Поэтому скифы стали греками, а не наоборот. Греками, с затаенной негреческой грустью в глазах.

Никто из этих людей не помнил причины своей грусти. Ее помнили склепы. Сами забытые, они упорно несли давние тайны в будущее. И сумели донести! Сумели многое напомнить забывчивым потомкам! Когда археологи стали открывать склепы один за другим, они и думать перестали об их бедном погребальном инвентаре, осознав, что перед ними нечто куда более ценное — уникальная коллекция интерьеров скифских зданий (дом живых всегда был образцом для дома мертвых).

Начальник сразу ставшей знаменитой Тавро-скифской археологической экспедиции П. Н. Шульц так излагает свои впечатления от осмотра двух только что открытых склепов или, по его терминологии, катакомб: "Катакомбы Неаполиса вводят нас в мир монументальной архитектуры и росписи поздних скифов. Обе катакомбы отличаются гармоничными пропорциями, красивым ритмом входных арок и ниш, жизненностью изображенных на стенах сцен битв, охоты и пляски, живописностью орнамента. Пластичный, живой и опрятный облик скифских катакомб чем-то напоминает внутренность украинских хат, сияющих белизной стен, радующих глаз росписью печей.

В катакомбах Неаполиса поражает разнообразие форм: ни одна из них не повторяет другую. В одной преобладает архитектурная обработка (катакомба с раковиной), в другой имеется наскальный рельеф (катакомба с конем), в некоторых из них доминирует роспись (катакомба № 2). Во всем этом чувствуется живое и свободное начало народного творчества" ^*.

Открытие в склепах Неаполя-Скифского художественных росписей, констатирует тот же автор, "впервые знакомит нас с монументальной живописью поздних скифов и является одной из самых крупных удач экспедиции" ^**.

^*, ^** Сб. "Советский Крым", С., 1946, № 2, с. 110. Ст. "Тавро-скифская археологическая экспедиция в Крыму".

Мы, наконец, увидели фрагменты мирной, более того, праздничной жизни скифов, в которой не лязгали мечи и не свистели стрелы, не кричали в предсмертных муках люди, не раздавалось хриплое ржание коней, взбесившихся от крови, брызжущей со всех сторон; в мирной жизни звенели струны сладкоголосой лиры, самозабвенно кружилась в танце молодая, стройная женщина, а кто-то, уединившись, играл в шахматы...

Праздничные сцены многое объясняли в скифских буднях, легко угадываемых по находкам предметов материальной культуры, упрощали решение масштабных и долговременных задач экспедиции, сформулированных в уже цитированной статье П. Н. Шульца:

"Тавро-скифская экспедиция была призвана исследовать памятники культуры скифов и тавров в Крыму для выяснения вопросов о развитии скифского государства, об уровне культуры поздних скифов, об их взаимосвязях с греками, римлянами и таврами и о роли скифов в формировании славянских народов и сложении их культуры и государственности" (с. 101).

Вначале исследования городища разворачивались в полном соответствии с этой программой. Потом они резко свернули в сторону. Крымский отдел археологии, порожденный широким общественным интересом к открытиям на Неаполе-Скифском, вдруг забыл своего родителя. Археологи отдела копали все, что угодно, только не скифов, тем более, не их столицу. Они уверяли себя, что любые раскопки — вклад в науку. Ой ли! Борьба мнений, закономерная и естественная в любой общественной науке, включая историю, неизбежно оборачивается пустой, амбициозной склокой, если борющимися забыты интересы общества, т. е. его потребности, ради удовлетворения которых любая наука только и существует. Какая наука получается из науки ради науки, более чем доходчиво демонстрирует нынешнее "вненаучное" положение Неаполя-Скифского.

Ведь дошло до того, что одно упоминание идеи М. В. Ломоносова о родстве скифов и славян расценивается как признак безнадежного ретроградства, носитель которого подлежит неослабной, систематической травле. Зато какие милые улыбки вызывает глупость, оброненная замечательным, глубокоуважаемым поэтом России А. Блоком: "Да, скифы мы, да, азиаты мы, с раскосыми и жадными очами". Эти строки так часто и так охотно цитируют. Не от них ли берет начало сегодняшняя формула: "скифы — ирано-язычные племена"? В ней та же ассоциация с Востоком, тюрками. И не в стихах, а в прямо-таки математической прозе.

Между тем, достаточно открыть любой, даже краткий энциклопедический словарь, чтобы убедиться в обратном. Весь "причерноморский" период скифской истории, с VII в. до н. э. по III или IV вв. н. э., когда вместе с "крымской" Скифией погибла ее столица, и еще позже на территории современного Ирана обитали исключительно индоевропейские племена, в том числе... скифские.

С такой наукой нам никогда не разобраться в своей истории, никогда не понять, что нам уготовано в будущем. Начинается такое понимание, как мы успели убедиться, с ответов на "скифские" вопросы:

Почему все-таки каноническое изображение скифской богини между вздыбленными крылатыми конями обнаружено в одном из склепов Неаполя, — пожалуй, самый излюбленный сюжет вышивки русских, украинских и белорусских рушников вплоть до начала XX века?

Почему в языческом пантеоне древнего Киева одно из главных мест занимал скифский бог Хорос?

Почему никогда не упоминается наиболее вероятная версия происхождения слов "Русь", "русский", выдвинутая академиком В. В. Латышевым: росс, русь — вариации самоназвания группы таврских (затем, видимо, тавро-скифских) племен, древнейших индоевропейцев нашего полуострова. Трудно поверить, что пришедшее с юга чужое, случайное слово стало для киевлян своим, более того, обозначило название их государства — Киевская Русь. Среди киевлян южное слово обогатилось новыми вариациями "русичи", "русские", и двинулось на север к вятичам, не подозревавшим, что быть им отныне русскими; двинулось еще севернее, к новгородцам, которые не скоро смирились с переменой этнического имени, предпочитая по-прежнему называть себя ильменскими славянами.

Почему никого не волнует близость во времени двух исторических событий: гибели Неаполиса и основания Киева? Как они похожи на причину и следствие!

И еще вопрос на засыпку. Почему крымские археологи дружно молчат о том, что в Крыму есть памятники черняховской культуры, переходной от скифской к древнерусской? Во имя чистой науки?

Участие скифов в формировании полян, древнерусского населения Приднепровья, колыбели Киевской Руси, доказал на основе анализа археологического материала, собранного многими экспедициями, русский ученый, один из крупнейших историков нашего времени В. В. Седов. Жаль, что его популярная брошюра о ранней истории славян, изданная в Киеве, в Крыму так и не появилась.

В Крыму той же проблемой занимался московский археолог Э. А. Сымонович. Он копал кладбище простых жителей Неаполя-Скифского, проводил краниологические исследования: изучал черепа — фиксировал вариации их форм и размеров, соотношения их частей. Полностью раскопав кладбище, он завершил исследования в 1958 г., а полученные результаты опубликовал только в 1983 г. Тоже случайность? И его монография "Население столицы позднескифского царства (по материалам восточного могильника Неаполя-Скифского)" выпущена в свет киевским издательством "Наукова думка". Окончательный вывод автора монографии таков:

"Сопоставление краниологических серий из Неаполя-Скифского с сериями таких хронологически близких могильников Нижнего Приднепровья, как Золотая Балка и Николаевка-Казацкое дает основание относить людей, оставивших все эти памятники, к одной этнической группе.

Особенности антропологических материалов Неаполя-Скифского так же, как и других серий безкурганных могильников Низового Днепра показывают, что поздние скифы принимали непосредственное участие в формировании населения черняховской культуры и должны учитываться как одно из ее слагаемых.

Имеются основания говорить также об участии их в этногенезе славянского населения, о чем свидетельствует их морфологическая близость к некоторым группам полян" (с. 119).

Из всего сказанного в этой брошюре сам собой вытекает вывод: нам есть что защищать в прошлом, есть за что бороться. И надо бороться, чтобы не утратить права на будущее.

Кажется, остались некоторые сомнения насчет музея и экскурсий на "пустом месте". Найдутся ли экспонаты, привлекательные для посетителей? Ведь все золото Неаполя, чудом ускользнувшее от грабителей, находится в Москве и Киеве, а погребальный инвентарь был в могилах, известных и доступных каждому, кого они интересовали. Что там могло уцелеть, кроме черепков! Представьте себе, уцелело многое, в том числе ценное, эффектное. В качестве примера — две цитаты из популярной брошюры О. А. Махневой, опубликованной в 1968 г. под таким же заголовком, как и та, что лежит перед вами.

"Интересен земляной склеп (I —II вв. н. э.), в котором найдено более 30 изделий из египетской пасты. Склеп был ограблен в древности. Несмотря на это, в нем найдено 169 всевозможных предметов: золотые наглазники и листочки от диадемы, железный меч, глиняные сосуды, бронзовые браслеты всевозможных форм, кольца, перстни, пряжки, колокольчики, застежки, бронзовые зеркала, множество разнообразных бус, среди которых выделяется большая хрустальная буса в форме цветка и пронизь с рельефным изображением всадника на коне.

Большую ценность представляют египетские изделия из цветной пасты, например, голубая подвеска, изображающая египетского бога Бэса. Найдены и другие египетские вещи: пронизи в виде лежащих львов, лягушки и черепахи, биноклевидные подвески, подвески в форме виноградных гроздьев, изображение кулачка-кукиша. Кроме того, найдено 25 жуков-скарабеев, тоже из египетской пасты — голубой, желтой и сиреневой. На многих из них изображен египетский иероглиф в виде змеи — знака жизни" (с. 26, 28).

Еще один вопрос — из тех, что не волнуют исследователей. Как объяснить столь очевидное скифское тяготение к Египту, в скифские времена полностью утратившему политическую самостоятельность; тяготение к египетской культуре, несомненно, большее, чем к любой другой, даже греческой?

Образцы высокого искусства найдены и в захоронениях простых жителей исчезнувшего города. Образцы все-таки греческие.

"В одной детской могиле была обнаружена уникальная для Неаполя небольшая плоскодонная амфора с двумя витыми ручками, с рельефным изображением Гермеса и Эрота в обрамлении листьев и плодов винограда" (там же, с. 26).

Созерцание красоты, возвращенной из небытия, прибавляет душевных сил, не дает угаснуть надежде на то, что древнее городище все-таки возродится как самый яркий, самый популярный экскурсионный объект Симферополя. Время от времени, словно подбадривая приунывших, Неаполь-Скифский радует нас новыми, поразительными находками. Пока готовая рукопись этой книги терпеливо ждала свидания с типографией, на Неаполе состоялось еще одно сенсационное открытие. Им отмечен полевой археологический сезон 1999 года.

Научный сотрудник Крымского филиала института археологии АН Украины, кандидат исторических наук Ю. П. Зайцев проводил со своими помощниками раскопки перед "зданием с портиками", на территории, которую в 1827 году исследовала экспедиция Бларамберга. Теперь, 172 года спустя, было решено проверить, не пропущен ли давними коллегами-предшественниками какой-нибудь клочок земли: бровка между раскопами, наезженная дорога времен тех, первых, раскопок, что-то еще, столь же непривлекательное для археологов?

— Ничего существенного от наших раскопок мы не ждали, — рассказывает Юрий Павлович Зайцев, — тем более что очень скоро выяснилось: экспедиция Бларамберга сработала аккуратно и добросовестно. На нашу долю не осталось практически ничего. Однако "под занавес", как это часто бывает, возникла идея покопаться вокруг вырубки в скальном грунте, обнаруженной в 1950 году неподалеку от западного портика упомянутого "здания". Считалось, что это культовый бассейн, подобный тому, что находится возле "южного дворца Скилура".

Вырубку открывшие ее археологи, естественно, расчистили до дна, а почву по краям оставили нетронутой. У одного края вырубки сразу обратил на себя внимание травянистый бугорок. Сняли дерн. Под ним обнаружилась компактная груда камней.

Специалисту-археологу достаточно было одного взгляда, чтобы понять: перед ним не просто куски известняка, а фрагменты какого-то декора со следами краски, художественной обработки камня и с врезными буквами. Всего 200 фрагментов, которые сложились в рельеф всадника с копьем, а буквы (их набралось 170) — в стихотворную эпитафию на греческом языке из восьми, к сожалению не полных, строк. Уверенно читается лишь первая строка: "Гробница великого Аргота, повелителя Скифии".

Пробелы в следующих строках не позволяют однозначно трактовать общий смысл эпитафии. Требуется серьезное исследование текста учеными-языковедами. Пока добавить к сказанному можно только то, что дальше в эпитафии упоминаются эллины и фракийцы.

Такая вот история, — заключил Юрий Павлович. — Культовый бассейн оказался гробницей предшественника знаменитого царя Скилура, возможно, его отца.

... Пора подумать об экскурсиях по городищу, где "ничего нет". Подспорьем для организаторов первых таких экскурсий послужит, как надеется автор этой книги, следующая, третья глава.