У горы Святого Креста

"Сурб-Хач! Ты защита и убежище нашего народа. Ты единственный, нет тебе подобных... И вид и положение твое дивны..."⁷⁸. Такими восклицаниями пересыпаны стихотворные обращения к монастырю, созданные тахасацами - армянскими поэтами турецко-татарского времени. Их творчество, по преимуществу лирическое, конечно, было полно гипербол и восточной цветистости. Тем не менее, при всех скидках на поэтическое преувеличение достоинств этого памятника, надо признать, что доныне "дивны", неповторимы и его внешний вид и местоположение.

Монастырь стоит в самом верховье глубокого оврага, открытого к западу - на цветущую и свежую Старокрымскую долину. Примерно в километре от усадьбы монастыря дорога выбирается из густого мелколесья на правый край оврага, в густую тень больших развесистых деревьев, и выпрямляется как стрела. За неожиданным поворотом к югу, где верховье оврага террасировано бутовыми крепидами, предстает вдруг на фоне темного леса призрачно-светлая громада обомшелых каменных стен.

Над дорогой, глядя окнами в сторону Агармыша, возвышается трехэтажное здание монастырской трапезной и примыкающих к ней помещений. В нижнем, цокольном этаже, отделенном от второго узким поясом из нескольких рядов плоских кирпичей (плинф), между огромными, грубо обработанными глыбами чернеют вертикальные щели, обрамленные тесаным камнем. Это окна монастырского подвала, похожие на крепостные бойницы. Во втором этаже сравнительно недавно, в 60-х годах прошлого века, пробит ряд обычных продолговатых окон с оштукатуренными откосами. Несколько пониже - заделанные бутовым камнем проемы прежних окон, более узких и вытянутых, с резными наличниками из желтовато-белого известняка. Третий этаж был построен в тех же 60-х годах из пиленого камня - взамен обветшалой и неказистой более ранней постройки. Здесь, в третьем этаже, - просторные окна и маленький балкон на железных консолях, висящий над дорогой и ущельем.

Монастырь Сурб-Хач с гравюры начала XIX в. Рис. В. Сидоренко.

За углом длинного здания открывается выложенный булыжником двор. Единственное его ограждение - лес, деревья которого как бы карабкаются по крутым склонам горы Святого Креста. Посреди двора - колодец с чистой и свежей родниковой водой, а между ним и собственно монастырскими корпусами вытянулось одноэтажное здание монастырской гостиницы, отделенной от двора высокой подпорной стеной и густо заросшей деревьями и сиренью^*.

* Здание гостиницы, построенное в прошлом веке (скорее всего в 60-х годах), во время Великой Отечественной войны было разрушено до основания. Восстановлено почти в прежнем виде по фотографиям и рисункам.

Фонтан верхней террасы монастырского сада и утраченный хачкар. Рис. В. Сидоренко.

Утрата вдвойне прискорбная, если учесть, что плита не была опубликована. На ней изображены два ангела, возносящие канфар - богослужебный сосуд, из которого выступает латинской формы крест; под чашей - шлемовидное изображение клобука (головной убор), а по сторонам его курчавые клубящиеся облака. Символика плиты настолько прозрачна, что не требует пояснений. Неясна лишь монограмма на клобуке - здесь не обойтись без специалиста по армянской эпиграфике.

Из архитектуры самого фонтана, содержания и стиля изображений на плите (фотография ее сохранилась) ясно, что это сооружение конца XVIII - начала XIX в. Подобные фонтаны часто встречаются и в самой Армении.

Другой фонтан - нижний - устроен в углу садовой террасы (третьей, считая сверху) и питается водой из того же родника. Фонтан богато и затейливо украшен. Обращают на себя внимание изящно профилированные наличник полукруглой арки и декоративный пояс, сложный по рисунку карниз, венчающий каменный резервуар. В "сталактитовой" нише - узорчатые резные камни с "сельджукским" орнаментом, а посредине хачкар с фигурами каких-то святых.

По известной архаичности рисунка, по содержанию хачкара, как и прочих декоративных вставок, можно было бы отнести фонтан к XIII-XIV вв. Однако противоречит этому разнокалиберность деталей, явно принадлежавших в свое время каким-то иным постройкам.

Кроме того, планировка террас, оросительная система, словом, вся ситуация монастырского сада свидетельствует о поздних и неоднократных переделках. Характер обработки камня и самой кладки крепид, а особенно длинной лестницы, которая со двора спускается в сад, пересекая садовые террасы, говорит о времени не ранее второй половины XIX в.

Нижний фонтан в саду монастыря. Рис. В. Сидоренко.

На верхних террасах монастырского сада сохранились ореховые деревья, опутанные лианами ломоноса и колючей лозой ожины. Подалее от монастыря и пониже террасами завладел лес: остатки развороченных корнями крепид, фундаменты каких-то мелких построек едва проглядывают в сумраке зарослей из-под слоя палой листвы.

Напротив верхней террасы и начала лестничного спуска в сад устроена еще одна каменная лестница - по ней можно попасть во двор и, перейдя его, спуститься к фонтанам. А чтобы войти внутрь самого монастыря, надо завернуть за угол двухэтажного "братского" корпуса с кельями, к южному фасаду которого примыкает терраса. Стены нижнего этажа "братского" корпуса прорезаны узкими окнами-бойницами. Такое же оконце-над монастырскими воротами, тесными, под невысокой приплюснутой аркой. С внутренней стороны было нечто вроде деревянных антресолей, где восседал когда-то привратник или сторож, придирчиво оглядывая всякого, кто постучался бы в неурочный час.

Резные камни нижнего фонтана. Рис. В. Сидоренко.

Церковь Святого Креста^* возвышается справа от входа в атриум; слева - восточный фасад трапезной, с этой стороны двухэтажной, а прямо - высокая, точно крепостная стена, глухая монастырская ограда с маленькой, почти незаметной (едва ли не потайной) калиткой, ныне замурованной за ненадобностью. Сходство с крепостью придает монастырю и высокая башня, вырастающая над папертью и атриумом из правого (т. е. юго-западного) угла гавита - так называется в армянском храме притвор (сени, вестибюль).

* Иногда ее называют церковью св. Георгия, путая с остатками другого храма, затерянными в лесу, в 3 км южнее монастыря.

Башня - простая прямоугольная призма с односкатной кровлей - вполне могла бы использоваться в качестве сторожевой: из ее окна окружающая местность просматривается достаточно далеко. В прошлом, когда не подступал со всех сторон лес, отсюда открывался вид на часть монастырской дороги, на Старокрымскую долину с ее дорогой из Карасубазара в Старый Крым, на Агармыш, синеющий вдали. Однако назначение башни было мирное - служила она главным образом колокольней: железный кронштейн еще торчит в стене на том месте, где у самого окна висел когда-то монастырский колокол.

Слева от паперти - между северной стеной гавита и оградой - обнаружены раскопками фундаменты давно разрушенных средневековых построек, о назначении которых остается только гадать. Из стены гавита выступает часть прямой арки и фрагмент бутового свода. Связанные с ним каменные кладки уходят под угол гавита и под монастырскую ограду, в силу чего следует ожидать за ней продолжения этих строительных остатков.

К углу гавита примыкает еще одна ограда, пониже внешней, с калиткой из атриума в малый внутренний двор. От этой калитки со стороны атриума ведет наверх узкая и крутая каменная лестница, прилегающая одной своей стороной к ограде малого двора и северному фасаду "братского" корпуса. По ней можно попасть на второй этаж трапезной, и она же, судя по всему, выводила на разрушенную галерею верхнего яруса келий. С этой галереи, вероятно, можно было спуститься (по деревянной лестнице) в такую же нижнюю, которая проходила вдоль келий. От деревянных столбов нижней галереи остались лишь их основания - камни с выдолбленными круглыми гнездами, лежащие на своих местах поверх плитовой вымостки дворика. Кельи нижнего этажа, перекрытые каменными сводами, еще целы. Это тесные помещеньица, каждое с камином, дымоход которого упрятан в стене. Одна из келий примечательна тем, что в ней был крестообразный свод на гуртах (нервюрах) - прием, не раз повторяющийся в армянских постройках Крыма.

Из малого двора в гавит можно проникнуть через небольшую дверь в южной его стене, но мы выйдем обратно в атриум и сначала осмотрим лестницу на второй этаж. Ступени ее уложены на каменном основании; здесь же, в основании, - большая глубокая ниша, перекрытая коробовым полуциркульным сводом. До середины высоты эта ниша закрыта плитой, поставленной на ребро. На ее лицевой стороне вырезана рельефная плетенка, образующая крупные медальоны с помещенными в них розетами, - "сельджукский" орнаментальный мотив.

По краям плита грубо стесана, чтобы втиснуть ее в нишу, и ясно, что она взята из какого-то ограждения, состоявшего из нескольких подобных плит. Аналогии ее рельефному узору мы найдем во многих церквах Восточной и Западной Европы, например в великолепном соборе св. Марка в Венеции, в Киево-Софийском соборе, Борисоглебском в Чернигове. Подобными плитами и с аналогичным рисунком (чаще всего в больших церквах) ограждались хоры, можно встретить их и в предалтарных преградах. Датируются они обычно XII-XIII столетиями. Использование такой плиты в Сурб-Хаче довольно варварское и явно вторичное: она стала передней стенкой водоема, устроенного под лестницей при самом входе в атриум.

Что представлял собой этот фонтан? Подобного рода бассейн с проточной водой, именуемый также фиалом, - обязательная принадлежность двора перед храмом. А предназначался он для омовения рук и босых ног, перед тем как войти в храм или трапезную. Но вода здесь подавалась не прямо в водоем подлестничной ниши, а сначала скапливалась сзади нее - в большом закрытом резервуаре. Поскольку резервуар примыкал к стене одной из келий, сама келья вследствие вечной сырости, становилась непригодной для жилья. Из этого следует, по нашему мнению, что и кельи, и фонтан, и лестница построены в разное время. Кельи, разумеется, раньше.

Напиться воды можно было из верхнего рожка; из нижнего - для омовения - она попадала в другой, ныне не сохранившийся водоем и уходила по водосточному желобу, устроенному под плитами пола. За монастырской оградой вода изливалась в глубокий, обложенный камнем колодец; оттуда по гончарным трубам, заложенным глубоко в земле, скрыто текла под дорогой и попадала на третью террасу, где ее использовали для полива сада и огорода. Как видим, в пределах монастыря вода непрерывно струилась, тихо журчала, неся прохладу, радуя слух, но при этом ни одна ее капля не пропадала без пользы. Вот истинно армянская черта характера, поэзия и склонность к одухотвореннейшей эстетике быта, великолепно сочетаются с самым наитрезвейшим рационализмом.

У здания трапезной два входа, которые соответствуют двум его отделениям: северному (собственно кухне-столовой) и южному, несколько меньшему и не вполне ясного назначения. В первом - три окна на дорогу и в сад; посредине - напротив простенков между окнами - два квадратных в сечении столба, поддерживающих три высоченных арки, причем средняя - полуциркульная - шире боковых килевидных. Две более низких арки переброшены, поперечно первым, от каждого из столбов к пилястрам^*, выступающим в простенках между окнами и на противоположной стене. Каменный свод этого помещения в конструктивном отношении не только сложен, но и красив, что свидетельствует о немалом искусстве строителей.

* Пилястра или пилястр - плоский вертикальный выступ в стене, служащий обычно опорой арки.

Второе помещение, тоже в три окна, разделено, как и первое, аркадой на две части: левую, поменьше, и правую, более просторную, куда и ведет дверь со двора. Вторая дверь в стене, разделяющей надвое постройку, связывает оба помещения. В глубине большей части помещения, в правом углу, - лестница в погреб, вернее, в цокольный этаж - длинный тоннель, проходящий под всей трапезной, вдоль ее западного фасада.

Левая половина здания перекрыта не каменным, а плинфовым сводом; ее стены с праздно выступающими пилястрами, не доходящими до свода, носят явные признаки того, что перекрытие было когда-то иным - каменным. Есть в обоих помещениях и другие следы капитальной перестройки, в частности такие, как переделка окон, повышение уровня пола, замена плитной вымостки бетонным настилом. Чтобы закончить описание трапезной, добавим, что в правом ее отделении - ближе к окну, - сохранился большой камин с полукруглой топочной аркой, окаймленной изящным наличником, с дымовою трубой, упрятанной внутри стены. Справа от камина - вторая, похожая арка, но оформленная поскромней. Это устье большой печи, типа сводчатой русской, но крупнее. Печь могла использоваться и для приготовления пищи, и для копчения мяса или рыбы, а время от времени и в качестве паровой бани.

Третье помещение, с юга примыкающее к трапезной, явно пристроено к основному зданию. Вполне возможно, что оно появилось сразу же или вскоре: без него многое потеряла бы привходовая часть этого весьма целостного и продуманно спланированного архитектурного комплекса.

В здании трапезной дверь, ведущая из южной его половины в атриум, расположена прямо напротив большого окна - на пять высоких ступеней выше пола. На оси, проходящей через оба проема, находится вход в храм - затененная дверь гавита в обрамлении скромных резных наличников. Порог этого входа лежит на высокой семиступенной паперти. На той же оси внутри гавита - изукрашенный резной портал святилища (собственно храм, без гавита), в свою очередь приподнятый на пять крупных ступеней. За ним, в самой глубине храма, возвышается на высоком помосте полукружие алтаря со светящимся в полумраке узким окном - на той же главной продольной оси, пронизывающей весь монастырский комплекс. Пять проемов, просматриваемых насквозь - снизу вверх! И пятиметровый перепад на протяжении каких-нибудь сорока пяти метров.

Продольный разрез храма (1), гавита (2), атриума (3), трапезной (4) и поперечный - храма. Рис. В. Сидоренко.

Поразительна эта - можно назвать ее дивной - ступенчатая перспектива вздымающихся один над другим архитектурных объемов, а с ней и постепенное возрастание орнаментального богатства - в обрамлениях входов, в полихромии рельефных узоров и в росписи, которую видим над входом из гавита в святилище. По-особому настраивал посетителя и дальний сумрак, манивший в глубину перспективы - туда, внутрь храма, где в благовонном дыму синевато курившегося ладана повисал солнечный луч, проникавший в окно алтарной абсиды.

Для нас, можно сказать, от рождения чуждых религии, не всегда ясно, каким образом удавалось церкви завлекать людей в храм, воздействовать на психику религиозно настроенных масс. Средства были разные, и одно из них - богослужебный ритуал. Даже в самом скромном, захудалом храме он поражал воображение, поражал, прежде всего, необыденностью, нередко - подлинно театральным искусством.

Казалось, самый воздух святилища был напоен "неземными" красками и звуками. В момент священнодействия внутреннее пространство храма, озаряемое колеблющимися огнями свечей, было полно движущихся красочных отсветов и бликов - от парчовых одежд священнослужителей, от украшенных позолотой икон, шелковых хоругвей, блистающей церковной утвари. В праздничный день пение монастырского хора приглушенно и благостно доносилось в наполненный богомольцами внешний двор, становилось явственней в атриуме, слышнее и внятней с каждым шагом к церкви, нарастало с каждой пройденной ступенью и, наконец, с исступленною силой сладкозвучно гремело в ушах того, кто вступал в храм.

Чтобы не впасть, подобно средневековым богомольцам, в мистическую экзальтацию, напомним себе и читателю, что столь впечатляющая и целенаправленная архитектурно-художественная и зрелищно-музыкальная композиция была продуктом многовекового опыта. Что же касается стороны религиозно-эстетической и эмоциональной, то она всецело зиждилась на богослужебном репертуаре, тоже возникшем не вдруг. В конечном счете, достигался детально разработанный сценический эффект, разыгрывался своего рода спектакль, который был по средствам такому богатому монастырю, как Сурб-Хач.

Завершался церковный обряд. Умиротворенные, облегченные от грехов богомольцы, покидая храм, спускались в атриум. Не толкаясь, степенно, ибо каждый ощущал себя сосудом, до краев исполненным небесной благодати. Нисходя с "горних высот", они снова возвращались к земным заботам и потребностям. Утоление первейшей из них происходило тут же, в трапезной - полный желудок всегда был залогом прочного душевного равновесия.

Но задержимся на миг у "горних высот". Что видел оттуда богомолец? В обратной перспективе перед взором его - далеко внизу через широкое окно - сверкала, дышала, звала грешная твердь: зелень садов и лесов, синеющий вдали Агармыш... У подножия горы Святого Креста дымилась под солнцем, жизнью кипела цветущая долина с ее шумной проезжей дорогой, с генуэзцами и татарами, хозяевами окрестных полей и холмов. Завтра опять предстояло одному торговать и торговаться с ними, другому что-то для них мастерить. И при этом снова лукавить, хитрить без конца, изворачиваться, приспособляться...

Само собой набросанная нами картина - всего лишь плод воображения но, подходя к памятнику именно так, можно понять замысел, воплощенный в архитектурном комплексе Сурб-Хача. Уясняешь в какой-то мере и назначение двух половин трапезной разделенных стеной, но все же связанных дверью. В правой, главной половине, около печи, из которой подавались на стол яства, собиралась монастырская братия чином постарше, во главе с самим настоятелем; его хозяйское место могло быть в глубине помещения - подальше от двери, поближе к свету окна, к уюту камина. Тут за накрытым столом принимали именитых посетителей. А в левой половине трапезовал народ попроще - молодые монахи, быть может, и монастырские батраки, челядь тех знатных персон, которые гостили у игумена.

Ошибкой было бы думать, что комплекс монастырских построек, как бы ни были они связаны между собой, возник сразу и в нынешнем их виде. Прежде чем заглянуть на ходу внутрь главного из них - храма Святого Креста обратимся к посвятительным надписям. К сожалению, надписи эти не столько раскрывают, сколько таят строительную историю монастыря, их язык, а стало быть, и смысл не всегда понятен.

Самой ранней постройкой считается храм. Дату его основания называет надпись, которой украшен двенадцатигранный барабан, поддерживающий купол. Надпись любопытная - образчик специфически церковной фразеологии почти не изменившейся от средневековья до наших дней. Вот ее текст в переводе с армянского: "Сей божественный храм славы на земле - рай древа жизни он - подобие горнего неба и обиталище святой Троицы. От рождения во плоти Христа в тысяча триста тридцать восьмом году начав воздвигнут во имя святого Знамения усердием служителя его Ованнеса инока и родных братьев его и по духу сынов..."⁷⁹

Существует и другой перевод, кое в чем отличный от приведенного⁸⁰. И это вполне естественно, ибо всякий перевод древней надписи сопряжен прежде всего с истолкованием ее текста. Но в данном случае важны не столько различия, сколько совпадения в обоих переводах.

Какие следуют выводы из этих совпадений? Во-первых, что храм не построен, а лишь начат постройкой в 1338 г. (дата завершения строительства в надписи утрачена). Во-вторых, не менее важно указание даты по летосчислению от так называемого Рождества Христова, а не по "армянской эре", которая фигурирует во всех остальных строительных надписях и в текстах хачкаров. Такой перевод на летосчисление, не свойственное древним армянским надписям, - явление позднее. Не значит ли это, что, по крайней мере, облицовка барабана, орнаментальные обрамления его окон и надпись были тут завершающим, последним штрихом? И потом: не позднейшего ли времени и облицовка и орнамент, и сама надпись?

Архитектурное увенчание храма могло восприниматься как окончание строительства, растянувшегося на столетия. На такую, "кощунственную" мысль наводит стилистическая инородность барабана по отношению к храму и монастырскому ансамблю в целом. Данное обстоятельство отмечает и А. Л. Якобсон, который дает ему несколько иное объяснение⁸¹. Необычны в этой части здания новизна выделки, плоскостность и сухость орнаментики. Сомнения вызывает палеография надписи и, наконец, тот факт, что при хорошей сохранности граней барабана не найдено ни одного из косоугольных камней пирамидальной его кровли. В подлинно средневековой постройке кровля обязательно была бы каменной, а не из листового железа, прибитого к деревянным стропилам (именно такой - крытой железом - предстает она на всех старых снимках). Вот, собственно, те доводы, которые заставляют предположить более позднее, чем принято считать, формирование монастыря в целом, т. е. близкое к нашему времени появление некоторых построек.

Справа от главного входа в гавит, возле калитки, ведущей в малый двор, есть надпись на мраморной плите. В переводе текст ее гласит: "Милостью божией монастырь Сурб-Хач вторично возобновлен великолепно, а также храм и наружные двери с окружающими стенами... Во времена епархиального начальника острова архиепископа Адама... Он был радетелем и виновником перестройки... Год спасителя нашего 1751, лета армянской эры 1200"⁸².

Как видим, дата надписи означена в двух летосчислениях. Содержание же ее в целом столь ясно и многозначительно, что не требует комментариев и косвенно подтверждает изложенные выше соображения.

Поначалу мы склонны были отнести облицовку барабана к еще более позднему времени, исходя из чисто технического сходства ее с надстройкой над трапезной. Однако недавно попала в наши руки фотография конца XIX в., на которой запечатлен барабан, - он как и ныне, под своей пирамидальной железной крышей. А надстройки над трапезной еще нет. Судя по старым фотографиям и зарисовкам, появляется она в самом конце XIX в.

В целом Сурб-Хач, не считая двух наипозднейших добавлений, основан в первой половине XIV в., но ни одно из его ныне зримых сооружений, за исключением храма, не восходит целиком ко времени основания монастыря. Начнем со входа в атриум: по свидетельству Миная Медици (он же Минас Бжешкьян), при нем находилась теперь исчезнувшая строительная надпись с датой сооружения - 1686 г.⁸³ Над калиткой же в малый двор, кроме надписи, уже приведенной, есть, и другая: "С помощью божией, сия стена со всеми ее постройками, с этими прекрасными верхними и нижними кельями сооружена во славу Святого Креста в 1171 г. армянского летосчисления (т. е. 1719 г.). Пусть это будет памятью архиепископа Акопа"⁸⁴.

Не будем утомлять читателя переводами всех сохранившихся надписей - укажем названные в них даты. Внутри гавита вделаны в кладку стен и столбов хачкары, самый ранний из которых датируется 1551 г. Отсюда - вывод, что гавит, явно пристроенный к храму (о чем можно судить по многим признакам), возведен между 1338 и 1551 гг. Но когда именно? По сходству в очертаниях его арок с арками трапезной, по характеру этих почти стрельчатых арок считается, что и гавит, и трапезная возведены в XVI в. Насколько верен такой вывод, увидим в следующем разделе, где речь пойдет о данных раскопок и - в связи с ними - о мемориальной надписи некоего Саркиса.

Итак, налицо четыре строительных надписи, недвусмысленно говорящих о постройках разного времени. Главнейшая из надписей - та, что на барабане,- сообщает о начале строительства храма в 1338 г. Несмотря на возможно позднее происхождение самой надписи, сказанное в ней заслуживает доверия, ибо есть тому подтверждение - евангелие 1347 г., изготовленное в скриптории^* монастыря. Никакой монастырь не мог бы существовать без храма. Стало быть, появление того и другого можно относить к тридцатым годам XIV в.

* Скриптории - мастерская письма при монастыре, где переписывались для церкви и светской знати книги.

Читатель наверняка спросит: неужели, же все прочие постройки позднейшие? Если так, то можно ли называть Сурб-Хач памятником XIV в.?

Что касается второго вопроса, то ответ может быть один: весь комплекс нельзя, конечно, датировать XIV в. Безусловно, к этому времени относится лишь храм. О первоначальном же окружении храма знаем мы пока немного. Все, что видим, возведено" не ранее 1636 г., - о том говорит утраченная надпись при входе. Есть, правда, предположение, что трапезная - постройка более древняя, второй половины XVI в. Весь же монастырь "возобновлен вторично" (произведена капитальная его перестройка) в середине XVIII в. - надо думать, после какого-то сильного разрушения.

О том, что нынешним строениям предшествовали какие-то иные, археологи догадывались давно - по тем чужеродным гавиту остаткам арочных и сводчатых сооружений, которые выступают из его северной стены, уходят под основание притвора и под паперть. Раскопки, предпринятые в 1973 и 1976 гг., уже кое-что поведали о первоначальном облике памятника⁸⁵.