Балаклава. Башни старинной генуэзской крепости. В сорок первом — сорок втором годах здесь держал оборону 456-й сводный пограничный полк НКВД. Первым поведал миру о героических делах балаклавских пограничников корреспондент ТАСС Александр Хамадан. Не о многом удалось ему рассказать — Хамадан пропал без вести в дни горького отступления. Как впоследствии стало известно, он попал в плен и был казнен фашистами 29 мая 1943 года.

И решил я узнать подробности боевой жизни полка, найти оставшихся в живых защитников Балаклавы, записать их рассказы. Этот очерк состоит из свидетельств участников битвы за Севастополь. Свидетельств устных и письменных...

Начало обороны

Вспоминает бывший командир автотранспортной роты И. И. Федосов. В первых числах ноября 1941 года, после страшных боев на Перекопе, войска наши отходили по направлениям: Севастополь, Керчь, Феодосия... Пограничникам было приказано прикрывать отход войск. И мы прикрывали...

Войска ушли, а мы, оказавшиеся в окружении, стали пробираться к Севастополю через Ялту. На пятнадцатые сутки подошли к бухте Ласпи, — противник нас все время преследовал. На берегу обнаружили рыбацкие лодки. Попробовали спустить их на воду, но они сильно текли. Наш командир майор Рубцов приказал законопатить лодки во что бы то ни стало. Противник заметил наш маневр и повел наступление на ласпинский берег. Мы заняли оборону и стали отбиваться...

Рядом со мной из винтовки стреляла врач Зинаида Аридова... Нет, не знаю о ее дальнейшей судьбе... Говорили, что она попала в плен и была расстреляна, но при каких обстоятельствах, неизвестно...

Бой длился до самой темноты, а ночью гитлеровцы отступили. К утру лодки спустили на воду. И... впереди — море!.. А я не ушел. По приказу Рубцова остался с двумя бойцами в бухте Ласпи, чтобы прикрыть — в случае надобности — отход нашей горем сформированной «флотилии»...

Вспоминает бывший командир 1-го взвода 4-й роты 2-го батальона А. И. Сысуев. Мы продвигались с боями к Севастополю. Мы, то есть мой взвод и взвод из Симферополя. В мирное время этот семидесятипятикилометровый путь можно было проделать за день, а тут... За Альмой догнали нас вражеские мотоциклисты, а за ними мы заметили танки. Разбились на две группы и залегли в придорожном рву. Мотоциклы подпустили вплотную и открыли по ним огонь. Одновременно ударили и по танкам. У одного из них сорвалась гусеница, и он, развернувшись поперек шоссе, закрыл продвижение другим. Мы воспользовались этим и оторвались... Через трое суток пробились в Севастополь. Здесь нас зачислили в сводный полк НКВД.

Вспоминает бывший санинструктор 3-го батальона И. К. Калюжный. Мы получили задание занять оборону у высоты 212 — последней перед Балаклавой. При подходе увидели ужасное зрелище: по обе стороны дороги лежали наши убитые бойцы, обгоревшие машины, и даже многовековые тополя были вывернуты с корнем... Стали подниматься на высоту. Подъем крутой! И на всем протяжении — трупы наших курсантов: они первыми приняли тут бой и почти все погибли.

Сурово встретила нас высота 212: режущий, пронизывающий ветер. Мы буквально деревенели от холода. Одно только утешало, что гитлеровцам в такой мороз еще хуже.

Наши пулеметчики заняли те же позиции, которые отрыли для себя курсанты. А они — небольшая горстка оставшихся в живых, обросшие, худые, грязные, — подползали к нам, обнимали и со слезами на глазах говорили: «Браточки, спасибо вам, что пришли... Держитесь и не отдавайте Балаклаву!..»

Ко мне добрался мой хороший знакомый Ваня Олизько. Мы посмотрели друг на друга и дали слово, что если кто из нас останется в живых, пусть обязательно расскажет, что тут было...

О том, что представляла собой Балаклава военного времени, поведал нам неутомимый Александр Хамадан в очерке «Маленькая Балаклава»:

«...От Севастополя до Балаклавы всего километров двенадцать... Тиха, безлюдна Балаклава днем. Пешеходы настороженно жмутся к отвесной горной стене, прячутся за домами. Центральная улица находится в поле зрения фашистов, засевших на вершине горы и на ее скатах. Стоит появиться человеку на мостовой или на противоположном тротуаре улицы, как длинные очереди вражеских пулеметов и автоматов разрезают воздух. Доблестно и мужественно защищает Балаклаву часть подполковника Рубцова: задержала врага, отбила его атаки, закрепилась...

Балаклава — не крепость: городок в двести-триста домов. Балаклава осаждена, и она великолепно защищается»...

Вспоминает бывший командир 6-й роты старший лейтенант С. В. Козленков. В начале апреля 1942 года, во время относительного затишья, вдруг раздался крик: «Бочки!» В это время я направлялся к водонапорной башне. Секундная растерянность — ведь мы еще не знали, как отражать эти адские «снаряды»! — и я неожиданно даже для себя закричал; «По бочке — огонь! Целиться точнее! Огонь!» Тотчас раздался залп, бочка перевернулась и взорвалась на самой середине горы... Через несколько дней гитлеровцы повторили операцию, но мы были наготове и взорвали очередную бочку у самых траншей противника.

Это было потрясающе! Со времени прихода в роту я еще не видел пограничников такими радостными — враг был наказан своим же оружием...

Почему я так подробно остановился на бочках? Потому, что о нашей работе говорили, что мы — смертники и обречены на гибель. Но мы доказали, что можно обороняться в любых условиях, И не только обороняться, но и успешно наносить ответный удар...

Вспоминает бывший пулеметчик Н. С. Соколов. В соседней Роте приспособились подстреливать бочки. Но противник стал хитрить: прежде чем пустить бочку по склону, такой артогонь откроет, что и головы не подымешь. Какое уж тут прицельное попадание в движущийся предмет!..

Вызвал меня капитан Ружников и сказал, чтобы я подобрал себе башковитого напарника и попытался взорвать бочку на вражеской территории.

В «гости» к гитлеровцам мы пошли с Сергеем Любарским и прибыли как раз вовремя — они готовили очередной «сюрприз». Мы затаились и стали наблюдать. Думаем: «Заряжайте, сволочи! Да потуже фаршируйте!»

Зарядили фашисты бочку, затянули днище железом, подожгли бикфордов шнур и столкнули ее вниз. Но далеко мы ей, голубушке, не дали укатиться: бросили по связке гранат, и тут ей пришел конец. Взрыв был настолько сильным, что нас контузило. А ведь мы находились в укрытии!

Через несколько дней наши разведчики сообщили, что бочка эта нанесла врагу немалый урон...

Полстакана молока

...Это рассказ о детях. О детях войны. Семи-восьми-девяти-летних. Сейчас им около сорока и за сорок. Они все помнят. Они ничего не забыли.

Это рассказ о взрослых. В войну им было около сорока и за сорок. Сейчас их нет в живых, и сами они о себе ничего не расскажут...

В горах, неподалеку от линии обороны, находится старая заброшенная штольня Балаклавского рудника. Во время войны в ней укрывались от бомбежек, обстрелов и снайперских пуль мирные жители.

Каким образом в это подземелье попала одна-единственная корова по кличке Звездочка, никто не знал. Да, собственно говоря, этим никто и не интересовался. Главное, Звездочка давала ежедневно несколько литров молока, а в нем нуждались все. Но распределялось молоко строго, как последние патроны: по полстакана на каждого тяжелораненого пограничника, а что оставалось — детям.

Дело в том, что неподалеку от этой штольни находилась еще одна — временный пересыльный пункт медсанбата сводного полка НКВД. А начальником медсанбата была военврач третьего ранга Зинаида Васильевна Аридова.

Тетя Поля — фамилия ее осталась неизвестной — добровольно взяла на себя тяжелые обязанности пастуха и доярки, или, как в шутку ее называли, — «зав. молочной фермой». С нею постоянно и вела переговоры Зинаида Аридова.

Обычно Аридова приходила за молоком, когда темнело. Докладывала:

— Тетя Поля! В медсанбате в данный момент одиннадцать тяжелых.

— Одиннадцать! — всплескивала руками тетя Поля. — Ох, родимые! — Затем она делала вслух несложный математический подсчет:— Значит, одиннадцать, говоришь? По полстакана... Это ж сколько будет?

— Пять с половиной стаканов, — подсказывали со стороны.

— Не мешайте, сама счет знаю! Значит, пять с половиною? Давай, доктор, посуду — буду наливать.

Когда Аридова уходила, тетя Поля тщательно перемеривала остатки. Докладывала собравшимся вокруг нее:

— Цельный литр с четверкой... Будем давать в порядке очередности. Подходите, дети!

Дети худенькими ручками брали стаканы и пили из них маленькими глотками, чтобы как можно дольше растянуть наслаждение, Те, кому не доставалось в этот день молока, со вздохом отходили в сторону и строили свои наивные детские планы: «А вдруг мы завтра просыпаемся и узнаем, что наша Звездочка дала десять литров молока! Целых десять литров!»

Иногда детям везло: военврач отправляла тяжелораненых на Большую землю, и тогда два-три стакана возвращались назад в штольню.

Шли дни. Зинаида Аридова делала свой неизменный рейс: медсанбат — штольня. Но однажды она пришла не такая, как обычно, — на щеках слезы прочертили тропинки...

«У тети Зины какое-то несчастье», — догадались дети, но расспрашивать не стали — война, всякое может случиться. Дети это понимали, они были намного старше своих лет.

— Людмила! — позвала тетя Поля. — Сегодня твоя очередь пить молоко. Тебе повезло, доктор принесла назад твою порцию.

Люда дрожащими от нетерпения руками взяла стакан с молоком и прислонилась к военврачу, чтобы не расплескать его. Аридова нежно погладила девчушку по голове:

— Пей, Людочка, пей, — тихо проговорила она, вся находясь во власти своих мыслей. — Ему уже не надо молока. Ему больше ничего не понадобится... Пей, моя хорошая...

— Кому не понадобится? Кто умер, тетя Зина?

— Пограничник... снайпер... полчаса тому назад. Дорогой мой человек...

Девочка, шатаясь, отошла от военврача и поставила стакан с недопитым молоком на вырубленный в штольне подоконник.

— Да ты пей, пей, — испугалась Аридова. — Что с тобой? — она взяла за руку побледневшую девочку.

— Не могу, тетя Зина, — еле слышно прошептала она, — ведь он меня защищал, а я его молоко чуть не выпила. Не могу...

Так и стоял этот стакан с недопитым молоком в штольне. Стоял долгое время.

Это рассказ о детях. О детях войны. О семи-восьми-девяти-летних. Сейчас им около сорока или чуть-чуть за сорок. Они все помнят. Они ничего не забыли.

Это быль о взрослых. В войну им было около сорока или чуть больше. Сейчас их нет в живых, и сами они ничего не расскажут...

Я долго разыскивал героев моего рассказа. Многие помнили тетю Полю. А вот где она сейчас, не знали. Позже мне стало известно, что тетю Полю фашисты повесили в Балаклаве. Один рыбак, свидетель ее гибели, говорил, что на шее у нее висела табличка: «Я партизанка». Может быть, о ней следовало навести справки у партизан-балаклавцев или в областном партархиве, но я не знаю ее фамилии...

Долго шел я по следам памяти за Зинаидой Васильевной Аридовой. Бывший пограничник Константин Иванович Гречнев рассказал мне:

«В начале января 1942 года произошло это. Гитлеровцы, при сильной поддержке артиллерии и авиации, пошли в атаку на позиции нашего батальона... Мы в большинстве своем были бойцы необстрелянные, и трудно сказать, чем бы кончился бой. Но в самый критический момент, когда казалось, что фашистам и числа нет, что их просто физически невозможно всех перестрелять, на бруствере вдруг выросла женская фигура в белом халате. Это была наша Зина.

— Братишки! — закричала она. — А ну, зададим этим гадам!

Не знаю, может быть, она произнесла тогда другие слова, но одного ее вида было достаточно, чтобы броситься в контратаку. Сотни врагов остались лежать на земле. Но и нашим досталось! После боя нам предоставили отдых. Бойцам, но не врачу. Трое суток мы отдыхали. Трое суток не отходила Аридова от операционного стола...»

После того как в газете был опубликован рассказ-быль «Полстакана молока», я получил письмо из Сак, от бывшей медсестры Марии Яцковой. Из письма этого я узнал, что «Зина была выше среднего роста, худенькая, изящная, с коротко остриженными волосами... В тяжелые минуты любила напевать «Широка страна моя родная...»

М. Яцкова очень подробно рассказала об этой славной женщине; если бы все ею написанное воспроизвести, получилась бы целая повесть. Но что потом стало с Аридовой, Мария Яцкова не знала.

Мне рассказывали, что в горькие минуты отступления ее видели на мысе Феолент. А потом — плен. Концлагерь в Шулях...^* Военнопленные выстроены на плацу. К Аридовой подходит гитлеровский офицер и двумя пальцами берет женщину за подбородок. Что ей сказал офицер, никто не слышал, но только все увидели, как Аридова отбросила его руку и плюнула фашисту в лицо. В тот же миг ее опрокинули на землю и били, били, били...

«Аридову замучили до смерти» — таково было всеобщее мнение. И все-таки каким-то чудом она осталась в живых, Из концлагеря в Шулях военврач Зинаида Васильевна Аридова попала в Равенсбрюк.

^* Ныне село Терновка Бахчисарайского района.

«Адом для женщин» называли этот лагерь, открытый фашистами а 1939 году на берегу живописного озера в восьмидесяти километрах от Берлина... О последних днях Зинаиды Аридовой пишет Н. Харламова, бывшая узница Равенсбрюка, один из авторов книги «Они победили смерть», выпущенной в 1966 году Политиздатом. Из воспоминаний Н. Харламовой узнаем, что Зинаиду Васильевну, включенную в число штрафников, отправили на авиационный завод в Барт. «Там Зина отказалась работать. Она заявила коменданту, что по существующим международным конвенциям ее как военнопленную не имеют права использовать на производстве вооружения.

— О, ты еще помнишь о конвенциях! — расхохотался ей в лицо комендант. — Я заставлю тебя забыть и собственное имя!

Он схватил ее рукой за горло, начал душить. После этого эсэсовец с собакой каждый день приводил Зинаиду в цех, сажал к конвейеру. К ней подбегала надзирательница, толкала в спину, в бока, выламывала руки. Но никакая сила не могла заставить ее прикоснуться к авиачастям, которые проплывали на ленте перед затуманенными, полными слез глазами Зины. Она не выдержала этих страданий. Однажды, когда ее вели через заводской двор, она бросилась на колючую проволоку, через которую был пропущен электрический ток высокого напряжения...»

Так погибла Зинаида Васильевна Аридова — военврач третьего ранга, защитница рыбацкой Балаклавы,

Балаклава. Последние дни

«Бойцы Приморской армии и краснофлотцы отбивают ожесточенные атаки противника на Севастопольском участке фронта... Пехотинцы подразделения Рубцова отбили десятки атак превосходящих сил противника и уничтожили до двух полков и сбили два бомбардировщика противника...»

Из утреннего сообщения Совинформбюро 30 июня 1942 года.

Вспоминает бывший командир 1-го взвода 4-й роты 2-го батальона А. И. Сысуев. В последние дни июня на наш взвод были сброшены сотни тонн взрывчатки. Под прикрытием дымовой завесы противник пошел в наступление на высоту 212... Мы задыхались от дыма и жары. Фашисты били прямой наводкой. Одна из генуэзских башен рухнула, и все, кто находился внутри, были заживо погребены. Батальон нес огромные потери. Некоторые взводы вообще перестали существовать, а в других насчитывалось всего по нескольку человек.

Когда был получен приказ оставить Балаклаву, наш взвод прикрывал отход четвертой роты. Позднее мы заняли оборону в виноградниках...

Вспоминает бывший санинструктор 3-го батальона И. К. Калюжный. Когда солнце поднялось высоко, показалась первая партия вражеских бомбардировщиков. Такое количество самолетов еще ни разу не летало над нашей головой... После сильнейшей бомбежки и артобстрела в расположение 1-го и 2-го батальонов была предпринята психическая атака... Пьяные, в омедненных блестящих касках, в коротких, чуть ниже колен брюках, в крагах, с засученными рукавами рубах, дико горланя, они шли во весь рост... Но наши ребята не дрогнули, подпустили их буквально на пятьдесят метров и уложили из пулеметов...

После первой атаки — вторая, тоже психическая. Против нас бросили эсэсовскую дивизию. Кажется, ее называли «Гейзенкирхен» или как-то в этом роде, точно уже не помню...

Солнце печет беспощадно. Раскаленные камни и воздух обжигают тело. Комиссар полка Анатолий Смирнов ладонью смахивает с лица черные капли пота и оглядывает узкую полоску исковерканной земли. Фашисты — слева, фашисты — справа, фашисты — перед нами, фашисты — над головой... Комиссар пытается по редким выстрелам определить оставшихся в живых пограничников... Очень мало их, и поддержки ждать неоткуда: фашисты прорвались на Северную сторону, заняли Графскую пристань и Приморский бульвар — передний край обороны.

Издалека послышался шум моторов, и вскоре из-за горы показались фашистские танки. Они стреляли на ходу.

— Танки! — закричал кто-то диким голосом.

Солдат вскочил, и комиссар узнал в нем полкового кока Григория Волкова.

— Назад! — скомандовал комиссар.

Но Волков не мог слышать ничего и медленно шел навстречу головному танку. Вид его был страшен: гимнастерки на нем не было, только тельняшка. Прожженная во многих местах, грязная, пропитанная потом и кровью, неуставная тельняшка. В одной руке Григорий Волков держал автомат, в другой — гранату. Обыкновенную противопехотную гранату...

Под гусеницы головного танка Волков упал уже мертвым, и водитель даже не услышал хлопка от гранаты. Погиб Волков, погиб геройски, а танк продолжал двигаться вперед, будто и не было на свете ясноглазого богатыря, любимца полка, кока-снайпера-разведчика Гриши Волкова.

Раздался голос командира полка Рубцова:

— Пограничники! К отражению танковой атаки приготовиться! Пэтээровцы, занять фланги! У кого есть гранаты — ко мне!

С десяток бойцов, поддерживая подсумки, побежали по извилистому окопу на зов командира. С флангов ударили из противотанковых ружей, и головной танк закружил на месте: первым же выстрелом у него перебило гусеницу. Еще залп, и из люка повалил дым.

— Врешь, гад, не возьмешь! — Иван Левкин и из противотанкового ружья стрелял, как из снайперской винтовки. — Это тебе за Гришку! Это тебе за Севастополь!..

Задымил еще один танк, за ним — второй, третий, четвертый... Вступили в действие гранатометчики, и стальная колонна не выдержала, откатилась назад, оставив на поле боя одиннадцать искореженных, пылающих машин.

Командир второго батальона Ружников облегченно вздохнул:

— Кажется, и на сей раз пронесло.

— Пронесло! — подтвердил командир роты Крайнов. — А как дальше будем держаться, товарищ майор? Боеприпасы на исходе.

— Не на исходе, их нет совсем. Надо смотреть правде в глаза. Но люди-то какие у нас, а! — Ружников выскреб из кисета последние крошки махорки, свернул самокрутку и с наслаждением затянулся вонючим дымом. — Когда-нибудь скажут про нас: «Пограничники совершили невозможное. Они смогли на этих каменистых склонах в течение двухсот с лишним дней осады сдержать бешеный натиск. А еще и бить!.. Заметь, Крайнов, война не кончилась, но мы уже история. Да, да, история! Говорю тебе это как бывший преподаватель истории.

— Мечтатель вы, товарищ майор.

— А что? — продолжал Ружников, глядя с сожалением на быстро убывающую цигарку. — Я представляю себе: школа, четвертый класс... Встает из-за парты ученик с белым вихром на голове и с красным галстуком на шее, подходит к доске и указкой водит по карте: «Вот здесь на Черном море есть город Севастополь. В годы войны он сыграл...» И ответит, что сыграл. А потом добавит: «А вот тут находится рыбацкий городок Балаклава. Фашисты пытались захватить Севастополь с этой стороны, так как считали, что один полк, защищавший Балаклаву, не в состоянии сдержать их мощное наступление. Но гитлеровцы жестоко просчитались. У них на пути встал сводный пограничный...» Понимаешь, Крайнов, это мы с тобой встали у них на пути. Мы! Это о нас с тобой будут говорить на уроках истории...

Рубцов склонился над рацией, принимая приказ командующего Приморской армией. Смысл приказа был таков: «Отходите к Херсонесу. Попытаемся вывезти на кораблях. По возможности прорывайтесь к партизанам».

Уничтожив документы, взорвав орудия, пограничники, воспользовавшись темнотой, стали отходить к Карани^*, где находился штаб полка, чтобы через этот пункт, еще не занятый фашистами, пробиться к Херсонесскому мысу.

^* Ныне в городской черте Севастополя.

Это удалось немногим. В Золотой балке пограничники наскочили на засаду. Завязался неравный бой... Сохраняя последние силы, горсточка бойцов отступила к мысу Феолент. И здесь, на обрывистых скалах, у древнего Георгиевского монастыря, пограничники приняли последний бой...

Вспоминает бывший рядовой 2-го батальона К. И. Гречнев.

Был сильный туман, когда мы оставили деревню Карань. Я сопровождал подводу со штабным имуществом. Держали путь к Георгиевскому монастырю. Прибыли благополучно. А рано утром собрали нас у стен монастыря, и комбат Иван Осипович Кекало спросил:

— Кто из вас пулеметчик?

Все молчали, потому что наша пулеметная рота вся погибла, а среди нас не было таких, кто бы хорошо знал пулемет. Тогда Кекало положил руку мне на плечо и сказал:

— Ты будешь пулеметчиком. — И, указав на стоящего рядом бойца, добавил: — А ты будешь его вторым номером.

Кекало тут же за несколько минут научил нас, как обращаться с пулеметом, приказал соорудить два маскировочных гнезда, чтобы в случае надобности менять позиции... Мы заняли оборону в нескольких метрах от Георгиевского монастыря...

Как взошло солнце, на наши позиции двинулись фашисты. Я нажал гашетку и дал длинную очередь. Было видно, как пули вгрызаются в землю, не долетая до противника.

Мой напарник — его звали Миша — посоветовал не нервничать, не торопиться, стрелять короткими очередями: надо было экономить патроны.

Не знаю, сколько времени мы отстреливались, но нас засекли и стали забрасывать минами. Прав был Кекало, когда приказал нам сделать запасные пулеметные гнезда... Мы отступили к Феоленту и снова заняли оборону.

Тут выступила вражеская артиллерия — били термитными снарядами. От них загорелся Георгиевский монастырь. Рядом с монастырем находился наш запас боепитания; один из снарядов угодил в тайник, и мы остались совсем без боеприпасов... И все же мы продержались до темноты...

С восходом солнца снова начался сильнейший артобстрел. Возле нашего пулеметного гнезда разорвался снаряд, меня подкинуло и присыпало землей. Однако я соображал — память не отбило. Нашел руку Михаила и сильно сжал ее, надеясь, что он поможет мне выбраться. Но он вырвал свою руку из моей...

Когда я сам откопался и немного пришел в себя, увидел: Миша лежит в метре от меня, и голова у него наполовину срезана. Так я потерял своего напарника, своего боевого друга, с которым познакомился лишь накануне...

А противник продолжал наступать, и я снова лег за пулемет. Но сделать мне пришлось лишь одну короткую очередь... Взрыв! И очнулся я у моря в пещере. Меня контузило и раздробило кисть левой руки. Рядом на корточках сидела военврач Зинаида Васильевна Аридова, а у выхода из пещеры стоял командир полка Рубцов. Правой рукой он держался за плечо, а из-под расстегнутой гимнастерки виднелась окровавленная рубаха.

Аридова спросила меня, как я себя чувствую. Я ответил и неожиданно для себя — совсем как идиот! — попросил у нее фото. Зинаида Васильевна улыбнулась, вытащила из планшетки какое-то удостоверение, оторвала от него фото с уголочком и положила его в карман моей гимнастерки.

Фотографию Аридовой я пронес сквозь плен и иные превратности судьбы. И сейчас это уникальное фото находится у меня. Я снял с него копию, увеличил и передал в комнату боевой славы на заставу имени Герасима Архиповича Рубцова...

Вспоминает бывший командир автотранспортной роты И. И. Федосов. Когда наш боезапас взлетел в воздух, Рубцов приказал мне любой ценой достать патроны и обеспечить ими автоматчиков.

Пешком добрался до тридцать пятой батареи, где, я знал, был сосредоточен обоз. Там обнаружил ЗИС-5, груженный ящиками с патронами. Шофер, по-видимому, был убит — рядом лежало множество трупов. Сел в кабину, включил передачу и на предельной скорости понесся по степи. Ехал прямо на фашистов. Поначалу они стали стрелять по мне, но потом прекратили огонь. Видимо, смекнули, что в их сторону едут только сдаваться в плен. Не доезжая метров ста до позиций противника, сделал резкий поворот вправо, за насыпь, и в мгновение был на месте. Все же гитлеровцы успели дать по мне залп. Не попали, но взрывной волной машину перевернуло, и ящики с патронами раскидало по берегу. Мы собрали ящики и благодаря этому боезапасу смогли продержаться еще несколько часов...

Вспоминает бывший начальник финчасти полка старший лейтенант В. А. Визгунов. Нас блокировали у Георгиевского монастыря, и подполковник Рубцов приказал мне во что бы то ни стало связаться со штабом 109-й дивизии, который находился в районе мыса Херсонес. Шел я, а вернее, полз по берегу моря и обнаружил в одной из пещер, что нависают над морем, человек сорок наших бойцов. Они были в ловушке — гитлеровцы охраняли выход наверх.

Что делать? Впереди — отвесные скалы, и там враг. Сзади — море. Если — морем, то из нас вышли бы плавучие мишени. Выход один: через отверстие в скале и... прямо на фашистов. Ставка на внезапность.

Собрали несколько гранат, уточнили наличие вооружения: оказалось шесть автоматов и двадцать винтовок. Не густо. Но помощи ждать неоткуда... Беру пару гранат и осторожно поднимаюсь наверх. Там, у выхода из пещеры, — двое вражеских часовых. Подбрасываю под ноги им гранату, но она скатывается и летит обратно. Хорошо, что в глубокую расщелину, и осколки ее нас не задевают. Мгновенно бросаю вторую — удачно! Часовых как не бывало. Рывок вперед, огонь из автоматов, и мы с криком «ура» прорываемся к своим...

Но свои-то тоже в окружении...

Вспоминает бывший командир взвода связи минометного батальона В. Г. Волостнов. Недавно в Севастополе мы встретились с бывшим командиром штабного взвода связи Паршиным и освежили в памяти подробности боев на мысе Феолент. Оба мы вспомнили, что знамя нашего полка Рубцов и комиссар Смирнов уложили в присутствии нас и других пограничников в цинковый патронный ящик и зарыли в лисьей норе. Место было выбрано на самом берегу моря, у мыса Феолент, неподалеку от выступа.

Нам с Паршиным знамя разыскать не удалось...

Севастопольские краеведы! Вам задание: найти знамя полка!

Вспоминает бывший командир 6-й роты 2-го батальона С. В. Козленков. Рассвет 2 июля 1942 года начался с бомбежки и артобстрела. Мы почти не отвечали. Меня ранило в спину и ногу. Зинаида Васильевна Аридова сделала перевязку и приказала:

— Пробирайся берегом к тридцать пятой батарее — там собирают раненых для эвакуации в тыл...

Два дня я пролежал в компрессорной 35-й батареи. Каждую ночь меня выводили на эвакуацию, но до кораблей нужно было добираться вплавь, а плыть у меня не было сил...

4 июля появились фашистские автоматчики, и нас взяли в плен. Какой удар судьбы: сражаться до последнего и попасть в плен!..

Товарищи утешали меня:

— Держись, Cepera! Ты молод, подлечишься и убежишь от гитлерюг.

Не очень скоро, но сбылось-таки пожелание.

Рассказ С. В. Козленкова продолжает Юзеф Маслянка, командир партизанского отряда Армии Людовой. Точнее сказать — не сам командир, а выданная им справка. Привожу выдержку из нее: «Дана настоящая Козленкову Сергею Владимировичу, 1920 года рождения, в том, что он ...в октябре 1943 года связался с партизанами Польской рабочей партии и, находясь в лагере города Лабани (Силезия), руководил организацией саботажа по заданию партии.

В апреле 1944 года, когда стал вопрос о расконспирации, Козленков С. В. был из лагеря по заданию партии освобожден и направлен в партизанский отряд, которым руководил я, Маслянка Юзеф. Находясь в моем отряде, Козленков принимал активное участие в боях против фашистских оккупантов и добросовестно выполнял все мои приказы и распоряжения. Мной был назначен командиром группы».

А Зигмунд Бещанин, один из руководителей партизанского Движения на территории Келецкого воеводства Польши (ныне офицер Войска Польского), пишет: «...Сергею Козленкову, москвичу, дали в отряде партизанскую кличку Длуги (Длинный)...

Старший лейтенант Сергей Козленков со своей группой партизан получил задание организовать засаду в районе Курозвенки — Мочидло. Он разоружил, причем почти без единого выстрела, не один десяток фашистов и ликвидировал массу вражеских автомашин с артиллерийскими боеприпасами и снаряжением. Засада была устроена наподобие мешка, в который впускали ничего не подозревавших врагов, а затем обезоруживали их.

Сергей был рассудительный и хорошо подготовленный офицер, который оказал нам неоценимые услуги в борьбе с общим врагом. Он принимал участие в ряде сражений с гитлеровцами, в частности в Садкувке, Скробачеве, Житинах, Скалбмеже, а затем, после возвращения в ряды Советской Армии, долгое время служил в разведке на территории Келецкого воеводства. В конце войны он сражался и на территории Чехословакии...»

Вот какой путь прошел рубцовец. И не он один... Но все это было потом. А сейчас...

Вспоминает бывший пулеметчик Н. С. Соколов. О боях на мысе Феолент мне тяжело вспоминать: самолеты фашистские летали на бреющем полете, как грачи, и вся артиллерия вела по нам огонь. Было, как в аду. Мы получили приказ прикрывать правый фланг. Но нам не пришлось долго отстреливаться: три танка подошли вплотную к нашему доту и прямой наводкой открыли огонь. Дот треснул, а нас оглушило... Вскоре, правда, пришли в себя и решили до вечера пересидеть здесь, а потом, когда стемнеет, пробираться в лес, к партизанам. Но отсидеться не дали. В амбразуру дота просунулся автомат и последовала команда: «Вылезайте, а то взорвем!»

Нас привели к трем пещерам. И увидели мы, что кровь лилась настоящим ручьем из-под большой груды расстрелянных наших пограничников. Нас заставили убирать трупы. Дали на четверых плащ-палатку, вместо носилок. Я носил с Джармагомбетовым, Азисом Напилевым и сержантом из комендантского взвода Акбергеновым. Первым мы несли нашего дорогого командира товарища Ружникова. У него все лицо было в синяках. Мы положили его в воронку из-под бомбы и вернулись за следующим. Положили на плащ-палатку доктора Малорадова. А в это время Акбергенов перевернул одного офицера и как вскрикнет: «Командир полка! Рубцов!»

Лицо нашего командира было все изуродовано, обезображено, глаза выбиты — видно, издевались над ним.

Рубцова мы положили с левой стороны воронки, а доктора Малорадова рядом с ним. Малорадов вдруг открыл глаза, узнал Джармагомбетова и тихо попросил: «Пить...»

Я сказал нашему конвоиру, что надо бы дать раненому воды, но фашист схватил винтовку и со всего размаху ударил меня по спине. Погнал обратно к пещерам.

Ребята спустились в пещеру вытаскивать остальных наших солдат и офицеров, а я стоял, согнувшись, и держался за спину. Вдруг из одной пещеры выбегает их доктор, увидел меня и закричал:

— Шнель! Вассер! Генераль капут... Много вассер!..

Сунул мне в руки баклагу и показал, куда надо бежать за водой. Я стал ему объяснять, что меня не пустят и сразу же пристрелят. Доктор понимающе закивал головой, вытащил блокнот, что-то в нем написал, оторвал листок и протянул мне:

— Шнель! Шнель! Пропуск!

С этой бумажкой я благополучно добрался до Балаклавской косы и здесь увидел четырех матросов, которые тоже сбежали от фашистов. Не знаю, куда бы мы двинулись дальше, но тут один из матросов заметил перископ подводной лодки. Матрос стал давать сигналы бескозыркой, его заметили. Лодка тотчас же всплыла, и вскоре мы были на ее борту...

Мой боевой путь начался в городе Севастополе, а окончился в Берлине, у стен рейхстага...

Такова краткая история пятнадцатилетних поисков. Много имен еще не открыто, о некоторых событиях, разыгравшихся у старых генуэзских башен и вдали от них, можно пока лишь догадываться, но поиск не окончен, он будет продолжаться. Отныне — автор надеется — поиск коллективный.