Облака обещали дождь

Над Северной стороной плыли облака, обещая дождь. Но дождя не было.

— Может, переждете? — сказал возница Фету. — У меня кладбищенский сторож в знакомцах ходит, у него и пересидеть можно... Несусветный ливень намечается...

Возница — старый севастопольский унтер — в Крымскую кампанию служил под началом поручика Льва Толстого, о чем он немедленно доложил Фету, как только тот сошел с парома и стал искать извозчика.

Мог ли Фет отказаться от такого сопровождающего, хотя тот и запросил за провоз в два раза дороже? Не мог. Хоть и не в обычаях Фета было переплачивать.

По дороге к кладбищу возница сообщил Фету о последнем бое на Малаховом кургане и о том, что только благодаря геройству унтера, то есть его геройству, поручику Льву Толстому удалось избежать гибели.

В последнем бою на Малаховом кургане Толстого не было. Об этом Фет знал точно. Как-никак, был он близок с графом.

«Пусть врет, — подумал Фет, надо будет не забыть рассказать об этом унтере Льву Николаевичу...»

— Так как, ваше благородие, пересидите дождь?

— Дождя не будет, служивый, не должно сейчас быть дождю. Бывший унтер взглянул на иссохшую под июньским зноем землю, на порыжелые бока кладбищенских кипарисов и сказал:

— Точно, может и не быть. Давно дождя ждем...

Фет снял фуражку и подставил лысую голову теплому ветру.

— Пойду, служивый, ты меня не жди... А Льву Николаевичу я непременно поклонюсь от тебя...

Фет вошел за кладбищенскую ограду и остановился. Его «встретил» памятник генералу Хрулеву. Мрамор памятника еще не успел потускнеть, и надпись светилась золотом: «Хрулеву — Россия».

Фет подошел к мраморной колонне и прочитал слова, заставившие сжаться его сердце. «Пораздайтесь, холмы погребальные, потеснитесь и вы, благодетели. Вот старатель ваш пришел доказать любовь свою, дабы видели все, что и в славных боях и в могильных рядах не отстал он от вас. Сомкните же теснее ряды свои, храбрецы беспримерные, и героя Севастопольской битвы окружите дружнее в вашей семейной могиле».

Фет знал генерала Степана Александровича Хрулева. Он знал, что в жесточайшем бою за Малахов курган 8 сентября 1855 года Хрулев был ранен. Ранен в том самом последнем бою за Севастополь, о котором упоминал старый унтер.

Но не умер тогда Степан Александрович от ран, а дожил до седых волос и скончался в Петербурге в 1870 году. Выполняя волю покойного, Хрулева похоронили здесь, на Братском кладбище, на Северной стороне Севастополя.

Фет идет мимо надгробных плит, и глаза непроизвольно выхватывают черные точечки букв, буквы складываются в фамилии рядовых и офицеров, названия рот и батальонов.

Впоследствии Афанасий Афанасьевич Фет напишет:

«...Нигде и никогда не испытывал того подъема духа, который так мощно овладел мною на Братском кладбище. Это тот самый геройский дух, отрешенный от всяких личных стремлений, который носится над полем битвы и один способен стать предметом героической песни...»

И родится стихотворение, которому Афанасий Фет даст название:

СЕВАСТОПОЛЬСКОЕ БРАТСКОЕ КЛАДБИЩЕ

Какой тут дышит мир! Какая славы тризна
Средь кипарисов, мирт и каменных гробов!
Рукою набожной сложила здесь отчизна
Священные тела своих сынов.
...Из каменных гробов их голос вечно слышен,
Им внуков поучать навеки суждено,
Их слава так чиста, их жребий так возвышен,
Что им завидовать грешно...

Так напишет Афанасий Фет 4 июня 1887 года — через восемь лет после посещения Братского кладбища.

Но неужели эти строки написал тот самый «сладкозвучный» Фет, у которого есть такое:

Ночную фиалку лобзает зефир,
И сладостно цвет задышал?..

Тот самый Афанасий Фет, стихи которого лучшие композиторы России превратили в романсы: «Я тебе ничего не скажу», «Сияла ночь. Луной был полон сад...», «Опавший лист дрожит от нашего движенья...»?

Тот и не тот. Каждое поколение прочитывает больших поэтов заново. Евгений Винокуров сказал о Фете: «Через все творчество Фета, то затихая, то громко звуча, проходит одна отчаянная, рыдающая нота, одна звонкая трагическая доминанта... Не идиллик, как принято считать, не певец безмятежных сельских радостей, а поэт напряженный, динамичный, дерзкий...»

«Дерзкий» — не винокуровское определение. Слово принадлежит Льву Толстому. Он писал: «И откуда у этого добродушного толстого офицера берется такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов?» Значит, не только последующие поколения прочитывают поэта заново, но и для современников он был разный?..

Над часовней Братского кладбища продолжали плыть низкие облака, и казалось, что стоит им опуститься чуть-чуть ниже, они зацепятся за полированный каменный крест и прольются дождем. Но ни капли не упало на сухую жаждущую землю.

Фет дошел до часовни. Оттуда доносилось заупокойное пение — отпевали защитников обороны, которые пережили своих товарищей и умерли тихой смертью. Фет направился к выходу, где его ждал возница — старый унтер. Старик был слегка пьян. Унтер хотел еще что-то рассказать о военной жизни графа Толстого, но, увидев воспаленные веки Фета, борозды от слез на измятом лице, всклокоченную бороду, сказал, словно извиняясь:

— Жалеете, ваше благородие, нашего брата... Где-то и мне здесь место выделят...

Фет промолчал, видно не расслышал. А возница продолжал:

— Эх, побили мы тогда бусурманов, крепко побили, но и нам, что там говорить, перепало... А поручик Лев Николаевич Толстой — геройский был офицер, что тебе из пистоли стрелял, что шашкой рубал...

Фет вздохнул, хотел сказать: «А брехун ты, братец!», но сдержался.

До самого причала ехали молча, и лишь когда к пристани подошел паром, Фет сказал вознице, вкладывая в свои слова иронию:

— Передам от тебя привет Льву Николаевичу... Помнит, небось, своего геройского унтера...

Возница отвернулся. Пробубнил:

— Не служил я под его началом, ваше благородие. Ныне многие на графе зарабатывают...

— Не служил?

— Так точно, не служил. А служил я под началом Тополчанова — тоже геройского командира.

Фет только сейчас заметил, что на груди у старого унтера кресты да медали. И только сейчас Фет увидел, что вместо ноги у возницы деревяшка.

— Прости, братец, сказал Фет, а я о тебе бог знает что подумал. Прости великодушно...

Над Северной стороной плыли облака и тучи, обещая дождь, но дождя не было...

«Ах, почему я не умею говорить по-русски!»

Четырехтрубный пароход «Квакер-Сити» подошел к причалу Ялтинского порта. Погода была по-настоящему крымской, душной, безветренной, и многозвездно-полосатый американский флаг уныло повис на гафеле. Пароход привез кругосветных путешественников и путешественниц...

Сейчас Ялту не удивишь приходом корабля под любым национальным флагом, но тогда, в 1867 году, это было событием.

Ялтинцы приветствовали туристов, рассматривали замысловатые наряды богатых иностранцев, сверкающие неподдельными бриллиантами броши туристок... Несколько таких брошей равнялись стоимости и всего парохода и пожизненному жалованию капитана «Квакер-Сити» мистера Дункана.

Но меньше всего смотрели на молодого человека в строгом черном костюме. Впрочем, пиджак он держал в руке, и в светлой своей рубашке вполне сошел бы за местного жителя. Так чего к нему присматриваться?! Увы, кто мог знать!.. Забыты и канули в Лету фамилии путешествующих рантье, держателей акций и обладательниц бриллиантов, а имя этого человека принадлежит сегодня всему миру. И если нам известно о кругосветном путешествии «Квакер-Сити», то только благодаря ему. Звали этого молодого американца Самюэлем Клеменсом, он же — Марк Твен.

Но если бы ялтинцы и имели возможность заглянуть в таможенный список, то все равно не узнали бы о принадлежности молодого американца к журналистской и писательской братии. Твен вспоминает:

«...Пароходный писарь трудится над списком пассажиров для таможенных властей, причем составляет его по своему разумению, например:

«Мисс Смит, 45 лет, из Ирландии, модистка». (На самом деле это молодая и богатая дама.)

«Марк Твен из Гарра дель Фуэго, кабатчик...»

Да, к Самюэлю Клеменсу не присматривались: был он слишком обыкновенным, и на нем не было сияющих алмазных звезд... И на «Квакер-Сити» он оказался не потому, что у него обнаружились лишние доллары. Просто владельцы сан-францисской газеты «Альта-Калифорния» уплатили за проезд начинающего писателя и журналиста в надежде, что его бойкое перо возвратит истраченную на него солидную сумму... Что ж, газетных воротил в недальновидности не упрекнешь...

Пробыв в Ялте несколько дней, «Квакер-Сити» взял курс на Севастополь.

Между тем положение «кабатчика из Гарра дель Фуэго» было довольно сложным.

«...Я потерял свой паспорт, пишет Мерк Твен, и отправился в Россию с паспортом своего соседа по каюте, который остался в Константинополе. Прочитав его приметы в паспорте и взглянув на меня, всякий сразу увидел бы, что у меня с ним сходства не больше, чем с Геркулесом. Поэтому я прибыл в севастопольскую гавань, дрожа от страха, почти готовый к тому, что меня уличат и повесят».

Но страхи были напрасны, таможенники в паспорта не заглядывали...

Твен знал о Севастополе многое, знал о беспримерном подвиге русских воинов и матросов во время обороны 1854-1855 годов, знал, что стоила городу его длительная осада союзниками, но то, что он увидел, поразило его до глубины души.

Из записных книжек писателя видно, какую боль вызвали в его сердце севастопольские пепелища:

«...Помпея сохранилась куда лучше Севастополя. В какую сторону ни глянь, всюду развалины, одни только развалины! Разрушенные дома, обвалившиеся стены, груды обломков — полное разорение. Будто чудовищное землетрясение всей своей мощью обрушилось на этот клочок суши. Долгих полтора года война бушевала здесь и оставила город в таких развалинах, печальнее которых не видано под солнцем... Тут и там ядра застряли в стенах, и ржавые слезы сочатся из-под них, оставляя на камне темную дорожку...»

Пока Марк Твен «пропитывался» Севастополем, богатые туристы охотились за сувенирами — благо они на каждом шагу!

Сувениры — маленький бизнес. В Америке можно выгодно продать чугунные ядра и кости защитников Севастополя. Писатель с сарказмом вспоминает о своем соотечественнике Блюхере: тот завалил всю каюту сувенирами, которые потом хотел продать своей богатой тетушке. Каждый сувенир у Блюхера был помечен. На одном из экспонатов он повесил такой ярлычок: «Обломок русского генерала»...

Марк Твен записывает:

«...Я вынес его на свет, чтобы лучше разглядеть, — это был обломок лошадиной челюсти с двумя уцелевшими зубами.

— Обломок русского генерала! — сказал я сердито. — Экая чепуха. Неужели вы так ничему и не научитесь?

— Не кипятитесь, старушка ничего не заметит, — только и ответил он.

...Блюхер... не церемонился со своими экспонатами... Я сам видел, как он расколол камень пополам и на одну половину наклеил ярлычок: «Обломок кафедры Демосфена», а на другую: «Покров с гробницы Абеляра и Элоизы...»^*

^* Естественно, ни Демосфен (древнегреческий оратор), ни Абеляр и Элоиза (средневековый французский писатель и его возлюбленная) никакого отношения к Севастополю не имели. — Ред.

Я, конечно, протестовал против столь грубого посягательства на истину и разум, но все было напрасно. Всякий раз он преспокойно отвечал: «Это не имеет значения — старушка ничего не заметит»... Что ж, он ничуть не хуже других... Теперь у меня до самой смерти не будет доверия ко всяким сувенирам и реликвиям...»

Марк Твен удивлялся беспардонности своих соотечественников, а те, в свою очередь, удивлялись ему: что находит преуспевающий журналист в этом хаосе камня и полном запустении, в этом до ужаса призрачном городе?..

А Марк Твен, отбившись от своей группы, ходил по бывшим улицам, заходил в бывшие дома, от которых сохранились остовы да печные трубы, дышал воздухом, который все еще был настоен на гари, порохе и человеческом горе.

Добровольные гиды — мальчишки и отставные матросы — водили Твена по городу, старались объясниться на пальцах, записывали в его журналистский блокнот слова по-русски. Находились среди них знатоки английского языка. Те давали более толковые пояснения:

— По расчету Тотлебена, неприятель выпустил во время осады 1 356 000 артиллерийских снарядов и более 28 миллионов ружейных пуль... Из артиллерийских снарядов, выпущенных во время осады, можно было сложить пирамиду, имеющую 455 квадратных метров в основании и 87 метров в вышину. А из ружейных патронов — возвести не менее грандиозную колонну: 5 квадратных метров в поперечнике и до 109 метров в высоту...

Твен не старался запомнить цифры, но сейчас они были красноречивее слов. Вот тогда-то в его записной книжке появились слова об «отчаянной доблести русских» и «Ах, почему я не умею говорить по-русски!»

...В Севастополе, в одном из уцелевших домов, американцам устроили банкет. Царский сановник, присутствовавший на банкете, предложил путешественникам нанести визит вежливости императору Александру II — он отдыхал тогда в своем Ливадийском дворце.

Твен понимал, чему они обязаны проявлением царской «милости». Дело в том, что всего за два года до этого закончилась в Америке гражданская война — так называемая война Севера и Юга. Победили, как известно, северяне. Южане-рабовладельцы вынуждены были освободить негров-невольников. А русский царь рядился в тогу освободителя крестьянства и формально был на стороне прогрессивных северян.

Американцы попытались ускользнуть от приглашения и срочно отчалили в Одессу. Но в Одессе их «изловил» американский консул Смит и заставил развернуться в обратном направлении. Стало ясно: встречи с самодержцем всероссийским не избежать. А раз так, то необходимо было составить приветственный адрес. Кому как не Марку Твену поручить это! И он написал.

Этот адрес — первое произведение Марка Твена, напечатанное по-русски раньше, чем на языке подлинника. Опубликован адрес 24 августа 1867 года в газете «Одесский вестник».

Не улыбался бы царь, принимая письменное приветствие, если б мог заглянуть в будущее. Почти полвека спустя той же рукой будет написано: «...мои симпатии... на стороне русской революции. Об этом и говорить нечего... Некоторые из вас, даже убеленные сединами, еще могут дожить до того благословенного дня, когда цари и великие князья будут такой же редкостью на земле, какой они являются в раю...»

Что ж, по отношению к российским царям да князьям он оказался прав.

Не с великой охотой писал Марк Твен послание царю. В записной книжке появляется короткая пометка: «...Без возни с этим адресом я дописал бы корреспонденцию в «Нью-Йорк трибюн» и уже заканчивал бы вторую в Сан-Франциско...»

Исследователи творчества американского классика по-разному высказывались о злополучном послании. Писали даже, что через этот адрес Твен хотел выразить добрые чувства простых американцев ко всему русскому народу. И для этой цели выбрал форму почтительного обращения к царю.

По-моему, дело обстоит не так. И вот почему: Твен знал, что русский народ в большинстве своем неграмотен и угнетен и вряд ли когда-нибудь прочитает адрес, преподнесенный царю. Но Марк Твен не был бы Марком Твеном, если б в благопристойные по форме строки не подбавил чуточку сарказма. Посудите сами. Адрес Александру II начинался так: «Составляя небольшое общество частных лиц, граждан Соединенных Штатов, путешествующих для развлечения, без всякой торжественности, как подобает нашему неофициальному положению, мы не имеем иного повода представиться вашему императорскому величеству, кроме желания заявить наше признательное почтение...» И так целая страница затейливой словесной вязи.

Простые матросы «Квакер-Сити» первыми угадали саркастическое подводное течение в этом адресе и посмеивались над ним на протяжении всего пути следования до Америки и Марк Твен вполне разделял их взгляды. Иначе он бы не оставил в своем дневнике такую запись:

«...Третий кок, надев на голову блистающий медный таз и величественно задрапировавшись в скатерть, усеянную жирными пятнами и следами пролитого кофе, со скипетром в руке, до странности напоминавшим скалку, шествовал по ветхому половику и взгромождался на кабестан^* в ореоле морских брызг. Вокруг него толпились камергеры, князья и адмиралы, обветренные и просмоленные, в роскошных одеяниях из обрывков брезента и старых парусов. Затем появлялась вахтенная команда, преображенная в нежных леди и изысканных джентльменов с помощью странных подобий кринолинов, фрачных фалд и лайковых перчаток... «Консул», перепачканный известкой палубный матрос, извлекал из кармана грязный клочок бумаги и начинал читать:

«...Составляя небольшое общество частных лиц...»

Император: Какого же дьявола вас принесло?

«...Кроме желания заявить наше признательное почтение государю императору, которое...»

Император: А, к черту этот адрес. Дочитайте моему полицейскому. Камергер, отведи их к моему брату, великому князю, пусть их там покормят. Прощайте. Я в восторге. Я восхищен. Я вне себя от радости. Вы мне надоели. Прощайте! Ну, сказано — очистить помещение!.. Старший конюх, приказываю тебе немедленно приступить к проверке ценных вещей во дворце!..»

^* Лебедка с барабаном, насаженным на вертикальный вал. — Ред.

Такую реакцию вызвало послание, сочиненное Марком Твеном. Тут уж, как видим, нужно говорить не о ложке сарказма в бочке славословия, а наоборот...

Марку Твену понравился юг России, понравились Одесса, Ялта и Крымские горы, которые он сравнивал со Сьерра-Невадой... И все же самые взволнованные строки в его книгах и записных книжках — о Севастополе. Недаром, несмотря на свою ярко выраженную нелюбовь ко всяким сувенирам, он записывает в дневнике: «Побывал на Редане и на Малаховом. Принес несколько пушечных ядер...»

Эти ядра с Малахова кургана он хранил всю жизнь.

Следствие по делу «Черного принца»

Речь пойдет об английском пароходе «Черный принц», потопленном неподалеку от Севастополя, и о советском писателе Михаиле Зощенко.

На первый взгляд кажется, что никакой связи между ними нет. Но это только на первый взгляд.

В дневниковой записи Михаила Зощенко есть такие строки: «В январе 1936 года мною задумана повесть «Черный принц»...

Большинству читателей Михаил Зощенко известен как сатирик, и в читательском сознании произведения его прочно увязываются со словом «юмор». А тут — «Черный принц»! Строгая, документальная проза. Недаром критики сразу подметили, что эта повесть стоит несколько особняком во всем творчестве писателя.

Повесть «Черный принц» интересна сама по себе. Но нас сейчас интересуют выводы, которые из нее вытекают, и та скрупулезная следовательская работа, которую проделал писатель.

Чтобы уяснить суть этой работы, необходим небольшой экскурс в историю.

Как сообщают энциклопедии и крымские путеводители, «Черный принц» прибыл в Балаклаву в ноябре 1854 года. Это был первый год Севастопольской обороны. Пароход привез для своей армии амуницию, медикаменты и тридцать бочонков золота в английской и турецкой валюте на сумму свыше двух миллионов рублей— жалованье английскому войску за разбой под стенами Севастополя.

Кстати, о двух миллионах. Я привел данные только из одного источника. А если полистать другие, то можно узнать, что «Черный принц» вез «как известно, двести тысяч фунтов стерлингов...», «на этом корабле было до десяти миллионов рублей одной золотой монеты...», что «золота было в двадцати бочонках на сумму около пяти миллионов...». А Александр Куприн утверждал: «...золото достигает огромной суммы — шестидесяти миллионов рублей звонким английским золотом...».

Всюду, как видите, приводятся «точные» цифры. И только в Большой энциклопедии, выпущенной издательством «Просвещение», сказано весьма уклончиво: «...бочонки с золотом на огромную сумму...»

Но не будем слишком придирчивы. Для нас пока ясно главное: «Черный принц» имел на борту золото...

24 ноября 1854 года над Балаклавой разразился ураган невиданной силы. Вражеский флот разметало по бухте, и около тридцати кораблей пошло ко дну. А у самого входа в Балаклавскую бухту на глубине пятидесяти метров нашел свое последнее пристанище и «Черный принц», а с ним жалованье английской армии и флоту...

Окончилась Крымская война. Забыты те тридцать кораблей, которые затонули в Балаклавской бухте, и лишь «Черный принц» не дает покоя многие годы. Как же! Ведь на нем было золото, а золото, как известно, не ржавеет, и рыбы им не питаются.

Многие страны пытались извлечь золото из балаклавских глубин, но тщетно. Поработали здесь французы и немцы, американцы и норвежцы, итальянцы и японцы...

С одним из косвенных участников японской экспедиции мне довелось встретиться.

Однажды я услыхал фамилию — Капитанаки. Где мне встречалась эта фамилия? Уж не куприновский ли это «листригон»? А если так, то где его искать?

В поисках помог сам Александр Куприн: «...добрая треть балаклавских жителей носит фамилию Капитанаки, и если вы встретите когда-нибудь грека с фамилией Капитанаки, будьте уверены, что он сам или его недалекие предки — родом из Балаклавы...»

И точно, Капитанаки безвыездно прожил в Балаклаве всю свою жизнь.

...Петру Ивановичу Капитанаки далеко за семьдесят. Старик за долгую свою рыбацкую жизнь насквозь проветрен, просолен, просмолен. Несмотря на греческое происхождение, говорит по-русски чисто, без акцента:

— Японцев хорошо помню. Вместе с ними работал — ихнюю экспедицию обслуживал... Помню, сообщили из Севастополя, что японцы прибывают в Балаклаву, ждите их в конторе. Конечно, всем интересно посмотреть на японскую экспедицию, полная контора народом набилась... Ждем час, другой, а их все нет и нет... Тут прибегают мальчишки и кричат: «Тю на вас! Пока вы махорку с ушей струхиваете, японцы с рыбаками водку глушат!» И точно: вся японская команда на берегу вместе со своим переводчиком Кото...

Капитанаки назвал Кото переводчиком. Это так и не так. Да, Кото хорошо знал русский язык, но переводчиком был, так сказать, между делом. Был Кото представителем японской водолазной фирмы, и это он пожелал войти в «комиссию» с советским ЭПРОНом — экспедицией подводных работ особого назначения — с тем, чтобы поделить золото «Черного принца». И вообще, фирма «Синкай Котоссио Лимитед» предлагала извлечь со дна наших морей все затопленные корабли.

Фирме и ее представителю-компаньону Кото вежливо ответили, что наш ЭПРОН сам справится с кораблями, затопленными в Черном море. А что касается «Черного принца» и его золота... Пожалуйста, поднимайте, разумеется, на приемлемых для вас и нас условиях...

— ...Японцы, конечно, водку не глушили, даже не попробовали, а наши рыбаки, врать не стану, приложились к стаканчику. И по пьяному делу врут напропалую... Кото спрашивает: «Как, по-вашему, есть ли золото на утопшем корабле?» «А как же! — отвечают. — Сами доставали. Некоторые даже очень разбогатели на этом деле!» Японцы улыбаются, по сердцу им такие слова. Но, видно, все же сомневаются. Кото, значит, снова спрашивает: «Чего ж тогда, если вы так разбогатели, роба ваша рыбацкая, извините, рвань рваньем?» Отвечают: «Да ведь золотишко-то мы пропили... Что ж, рыбаку и выпить нельзя?..»

Память у Капитанаки преотличнейшая, и от него я многое узнал о японцах и «золотом» корабле. Он рассказал мне, что японцы привезли с собой секретную водолазную маску, надев которую можно было уходить на большие глубины и быстро подниматься на поверхность, не боясь кессонной болезни. Рассказывал, как он сам пробовал нырять в маске и достал при этом со дна моря замечательный перламутровый портсигар, рассказал о землетрясении в Балаклаве, после которого японцы хотели бежать из рыбацкого городка, но так и остались — их удержало золото, которое снилось им и которое они «видели» сквозь толщу воды.

Но сам факт, что японцы расспрашивали рыбаков о золоте «Черного принца», немаловажен: несмотря на их «железобетонную» уверенность, сомнения и им были не чужды.

Теперь, когда нам известна в общих чертах история «Черного принца», попрощаемся с Петром Ивановичем Капитанаки и предоставим слово Михаилу Зощенко:

«...Однако давайте попробуем произвести следствие по делу «Черного принца»... Автор этой работы был в свое время следователем уголовного розыска. И вот когда эта профессия нам снова пригодилась. В общем, требуется установить: 1) был ли найденный пароход действительно «Черным принцем» и 2) было ли золото на пароходе».

Странный оборот дела, не так ли? Ведь еще итальянская экспедиция доказала, что найденный ею корабль — «Черный принц»! А очевидец Александр Куприн утверждал в «Листригонах», что самолично присутствовал при поднятии букв, входящих в название «золотого» парохода. Черным по белому он писал: «...от трехмачтового фрегата с золотом, засосанного дном, торчит наружу только кусочек корабля с остатком медной позеленевшей надписи «...ck Pr...»

Зощенко-следователь легко, я бы сказал, грациозно, опровергает «показания» писателя Куприна.

«...Писатель сообщает, что были найдены ...буквы: ...ck Pr..., то есть буквы от английского названия: «Black Prince» — «Черный принц». Но так как «Черный принц» получил свое название только в легенде и корабль назывался на самом деле просто «Принц», без эпитета «черный», то вся эта история с буквами ничего дельного не говорит... Что касается специалистов морского дела, то их доказательства основывались главным образом на паровых котлах... Но эти доказательства строились на шатких основаниях: будто на балаклавском рейде не было железных паровых судов, кроме «Черного принца». Это основание легко опровергается...»

И действительно, во время урагана, как нам известно, погиб не один «Принц», а без малого три десятка кораблей, среди которых были и паровые.

Зощенко находит в журнале «Универсаль» от 23 декабря 1854 года подтверждение своим мыслям: «В Балаклаве англичане имели чувствительные потери. Девять великолепных транспортов (имеются в виду крупные суда. — Ред.), из которых несколько паровых и между ними «Принц», разбились о скалы...» Михаил Зощенко устанавливает названия паровых кораблей: «Виктория», «Звон», «Мельбурн», «Резолютт»...

Не буду приводить все документы, которые «подшил к делу» писатель Михаил Зощенко, скажу только одно: они очень и очень убедительны...

А что касается золота на «Черном принце», то... «следствие по делу, продолжается: «За то, что золото было, говорит... вся печать... Однако следует немедленно отметить, что о золоте говорит печать, более близкая нашему времени. Более ранняя печать о золоте не упоминает... В отчете английского парламента значится... показание Джона Вильяма Смита...» Заметим, этот отчет был составлен в 1855 году, т. е. по свежим следам событий. В то время к «Принцу» еще не «приклеили» эпитет «черный».

«Показания» Джона Вильяма Смита:

«Я должен был установить, что накладная на шестьдесят тысяч соверенов пришла для комиссариата с этим судном. И хотя я не имел специального приказания в отношении распоряжения этими деньгами, тем не менее я взял на себя ответственность выгрузить их утром в воскресенье в Константинополе и, таким образом, спас их...»

Вот ведь как просто! Когда знаешь о существовании такого документа, вывод напрашивается сам собой. И с этим документом могли ознакомиться заинтересованные люди. Могли, но не ознакомились. И авторы соответствующих статей в энциклопедиях не знали о нем. А Зощенко его разыскал, обнародовал, добавив при этом: «За все восемьдесят лет англичане не проявили активного интереса к своему золоту, лежащему на дне моря. Больше того, почти все страны в той или иной степени приступали к работам либо высказывали желание отыскать затонувшее сокровище. Англия же оставалась равнодушной к своим деньгам... Итак, проверив все, мы склоняемся к мысли, что золота на затонувшем пароходе не имелось...»

Это малая толика доказательств, которыми оперирует Михаил Зощенко. Своими литературными изысканиями он доказал, что не даром ел хлеб в 1919 году на следовательской работе.

Что еще добавить к рассказанному? Лишь то, что свое «следствие по делу» Михаил Михайлович назвал «предположением». Зощенко-следователь знал, что следствие, насколько бы умело оно ни велось, может быть только предварительным. Последнее слово всегда остается за судом.

И «суд» сказал свое слово. Лет пятнадцать тому назад (в начале 60-х годов) англичане официально оповестили мир, что золота на «Принце» не было. И «дело о «Черном принце» можно считать закрытым.

Жаль, что об этом никогда уже не узнает Михаил Зощенко — он скончался в 1958 году.

Перед вами три очерка из задуманной мною книги о выдающихся людях, чья судьба так или иначе связана с Севастополем.

Возникает вопрос: как собираются материалы для подобных произведений? И вносит ли автор что-то свое, доселе неизвестное?

Мой друг Геннадий Ярославцев (с ним вы встретитесь на страницах этой книги), разбирая семейный архив обнаружил рукопись рано скончавшейся поэтессы Антонины Струковой с пометками... В. Г. Короленко. Тут же оказалась и записка Владимира Галактионовича.

Получив этот материал, я опубликовал его в газете «Крымская правда», а затем в журнале «Вопросы литературы» (№ 1, 1976). Вскоре пришло письмо от литературоведа А. В. Храбровицкого, который пишет, что «публикация представляет большой интерес: она уточняет и дополняет то, о чем Короленко писал И. П. Белоконскому в Харьков 19 октября и 2 ноября 1920 года». А. В. Храбровицкий прислал мне копии этих писем и копию неопубликованного письма А. Струковой Короленко. Так стал накапливаться материал для очерка о великом писателе-демократе.

Вот другой пример.

Заместитель директора Херсонесского музея по науке Инна Анатольевна Антонова как-то в разговоре со мной заметила:

— А вы знаете, что Константин Георгиевич Паустовский хотел поселиться в Херсонесе? У меня даже письмо имеется от него. Вот только не найду его никак.

По моей просьбе Инна Анатольевна принялась за поиски. И вот письмо найдено. Удивительное, никому не известное письмо. На основании его и бесед с людьми, знавшими Константина Георгиевича, был написан «Рассказ о Паустовском».

В моем личном архиве хранятся уникальные документы о людяхг имена которых давно принадлежат истории, а также воспоминания, письма наших современников — известных писателей и ученых, художников и артистов, военачальников, ветеранов труда... Эти материалы и дают первоначальный толчок для написания очерков.